Автор: Николай Рогожин
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПРЫЖОК ЧЕРЕЗ ПРОПАСТЬ.
ГЛАВА ПЕРВАЯ. Ромаев.
- Возьмём? – Ромаев притормаживает, переключается на первую.
- Не… Возьмём лучше на обратном, не денутся.
Среди белой полярной ночи , когда светло как днем и многих в поселке нет, можно кататься только к Мезиной. Она из той несгибаемой категории больных, которые мучают «скорую» до тех пор, пока не «поставят» им укол.
Так было и сейчас. Дело было минутное, а если точнее – пятиминутное, - на всё. Пока зайдешь в квартиру, ставишь чемодан, потом раскроешь его, затем достаешь манжету , накачиваешь ее ( давление обычное!),после вытаскиваешь ампулу, подрезаешь, набираешь лекарство, берешь кусочек ваты, больная ( догадливая!) уже повернулась, спускает штаны…Прошло шесть с половиной минут, пришлось надрезать еще одну ампулу , «сонную» и взлетаю на сиденье рядом с шофером. Спешим, выруливаем на главную улицу, но девушек уже нет – впереди
мигает «мильтонская». Вот так , с ними , - заодно. Не только ворочаешь полуживых на улицах или разбираешься с криминалами на местах, но и ловишь этих ночных «бабочек»,
чтобы хоть как то скрасить остаток утомительных летних суток, - особенно когда остаешься один, совершенно, на целый поселок в пятнадцать тысяч, да ещё с близлежащим «кустом» из полустанка, баз отдыха, совхоза, аэропорта… Говорят, много разврата в «реанимациях», отделениях, где страсти и напряжения, но в «скорой» помощи не меньше, - и того, и другого. Машина, а значит и шофер, -тоже в единственном числе. Ромаев мне друг. Никому не доверяешь откровенных мужских рассказов, как ему. И он
платит тем же – раскрывается сам, ещё и учит жизни, наставляет, « консультирует»… На эту периферийную «скорую» мы попали вместе одновременно, потому ,может, и сошлись.
Звать Ромаева Сашкой. Своим чистым улыбчивым лицом он очень похож на ребенка. Но это обманчиво – он хитер и коварен. Может солгать , не моргнув, или надсмеяться над кем то – без зазрения. Губы у него крупные, нос большой. Такие нравятся женщинам. Он их тоже любит, не пропускает ни одной – особенно в такие вот дежурства, когда отпускной сезон и многие без мужей, а он ночует в шоферской один. Раздолье. Иногда бабочка «порхает» с ним до утра и сменные шофера в ранний час скалятся перед дверьми, где переодевается гостья, пережёвывают момент… Ромаева взяли на место того шофера, который ушел на другую, более выгодную работу. Тот и показал мне на сидящего рядом с водителем встречной машины ещё в поселке, когда мы выезжали в первый мой раз здесь.
« Вот он! Вот он!»- крикнул шофер, тыча пальцем, но я успел разглядеть только модный белый шарф да большую меховую шапку... В тот выезд, первый мой и последний шофера, мы оказались в дальнем лесопункте, куда кататься приходилось каждую неделю, если не чаще. В то время в том далеком месте много такого находилось в свободной продаже, чего не было в бедное перестроечное время у нас. – и колбаса двух сортов, и сыр, и одежда с обувью…Отовариваться туда попутно ездили в основном фельдшера, по «транспорту» , а когда были врачебные вызова, инфаркты или другие серьёзные, с шоком, - тогда уже было не до магазинов. Веселее туда было ездить с Ромаевым - у него там жили родственники, которые без обеда нас никогда не отпускали. Ромаев там знал много девушек и одну даже наметил себе в жены, - красивую студентку пединститута, - Сашке льстило , что будет жить с грамотной. Он переживал, что еле закончился восьмилетку, да с трудом – курсы шоферов, хотя водил классно, и поэтому гордился своей невестой. Но планы его не свершились – его «раскусили». Ромаев уже был один раз женат, официально, всего два дня, - за это время он успел наградить жену «трепаком», из чего та сбежала… Ромаев, однако, сильно не огорчался. Чем больше он имел партнёрш, тем сильнее ему хотелось…
Переход на другую «скорую» получился в начале марта. Конец зимы , обновление жизни. По первому впечатлению , вроде как понижение – из районной больницы в поселковую, где в отделении вместо полутора десятков фельдшеров всего пять. Но это стало началом самостоятельной большой работы, где многое доверялось во врачебные руки, и где я долгое время оставался работать один , - на полторы ставки, и больше. Имелся в отделении почти неиспользуемый аппарат ЭКГ, с которым я стал регулярно и постоянно «катать» пленки, - фельдшера этим почти не занимались. А я научился на специализации, и теперь тренировался. Боялся , конечно, «не пролететь», с безболевым инфарктом, но и для престижа, понятно, тоже, для « понта».
С времени мой учебы прошло полтора года и я уже трудился без «проколов», почти. Один раз только оступился на диабете, но мужчина , которого я оставил дома , выжил, и меня ругали не сильно, хотя и с выговором. То наказание оказалось единственным за три года «районки». Забегая вперед , - тут , в поселке у меня накопилось
три выговора за год, но все равно меня не увольняли, - некому было работать…
В «районе» было похуже и с получением квартиры. Это сыграло роль. Я поговорил с местным главврачом Тишининым( вместо Денисова) , он меня пообещал, - заведование, и жилье. Я загорелся. Из штатных в поселковой «скорой» была только заведующая, она работала, как выездной врач, а обязанности начальницы лишь исполняла и трудились там еще четыре заместителя, на двух оставшихся ставках, - со стороны… Я появился в кабинете Бая, когда туда подъехал Тишинин, мы обо всем договорились на пороге. – я даже не входил, получил «добро» и скрылся. Через два дня уже работал на новом месте.
Старая заведующая, полная , перед пенсией, еврейка, меня невзлюбила и с первого дня
стала устраивать козни Придиралась по оформлению историй, науськивала фельдшеров, - Бодрову и Антипова - «бойцов старой гвардии», испытанных в боях с врачебным высшим классом. Антипов , правда , бывал у заведующей во врагах, судился в очередной раз, с больными, на уровне следствия, но случая подвизаться к начальству не упускал. После вызова к одной старушке он меня «уличил» - стал доказывать, что я той не сделал укола внутривенно, а только – записал. Я прямо задохнулся от возмущения, но сдержался. Я не знал ещё того, что отношения на « скорой» здесь , к врачам, было предвзятым всегда, такое правило – норма и я - не исключение. Антипов , скоро , однако, ко мне проникся, - особенно , когда узнал, что я «неравнодушен» к Баю. Тот был его старым и давним врагом . Антипов рассказал , чего я про Бая и не знал. Тот некоторое время трудился на этой же «скорой», в поселке, загубил пару больных, - одного с инфарктом , другую с пневмонией, - с тем и сбежал, приговаривая, что «посадят», но через некоторое время
благополучно всплыл в заместителях Мирнева, Стал здороваться с Антиповым на «вы», и не подавая руки…
Отчуждение окружающих меня фельдшеров и заведующей привело к общению с шоферами и среди них я ближе всех сошелся с Ромаевым. Он рассказал мне про свои похождения по женщинам, я поделился своими грустными историями , пожаловался про себя. Мне приедались однообразие жизни, нужна была какая то разрядка, изыск, и летом договорился с Ромаевым о совместных гулянках. Я , правда, ешё и пытался писать, обдумывал первую часть записок о «скорой» и намекнул другу, что вот , мол , «писатель».
Сделал это осторожно, в третьем лице, чтоб не «засветиться». Ромаев сказал : « Какой то дурак пишет, а я должен читать…» В общем -то, он был прав. Но я продолжал примериваться к его эрудиции и особенно поражался знаниями моего друга по истории. Тогда многие интересовались , - начало перестройки, в киоски за газетами выстраивались очереди…
По Ромаеву - Октябрьский переворот случился в двадцатом, Великая Отечественная закончилась в сорок третьем, а Сталин помер в 66-м. Выходило, что когда я заканчивал шестой, Отец народов и Великий Гений был еще жив. Это забавляло, но я такие « знания» Ромаеву прощал. Да и книг у него дома не было никаких , один только учебник по кожным и венерическим болезням, для прикладного чтения . Ромаеву хотелось быть врачом, он даже мне предлагал входить вдвоем в квартиры, в халатах , он в качестве ассистента. Я ,конечно , не соглашался.
На «скорой» все ожидали какого-нибудь промаха, с моей стороны. Но прошел месяц, другой, наступило лето – ничего не случалось Вышла у меня только промашка в районе –
там я пару месяцев подрабатывал на полставки и попал на истинный кардиогенный шок.
Мужчина скончался прямо на глазах, я не успел даже сделать укол. Стояла середина мая и не думал я тогда, что «проколюсь» в такое же вот время года, но в другой раз…
Летом работы хватало «дома» ( я проживал в поселке ) и я, не без радости, наконец-то, расстался с тем совместительством и с районной «скорой». Почему то те два месяца , пока там трудился, оставили самые неприятные воспоминания. Наверное потому, что меня там уже держали за чужака. Периферийная же наша «скорая» укреплялась кадрами. Тишинин
свое слово держал. Взяли еще одного врача, - Колбасьева, пенсионера, 56 лет. Он с годик отдохнул на пенсии, затосковал и пошел устраиваться снова , - но не на свое старое место в городе , а появился у нас. Пришла Лера, тоже знакомая мне. Она немного работала в районе, потом надолго уходила в декрет. Вышла из отпуска Подоляк, я её тоже знал, как знакомую жены.
Старая заведующая укатила на все лето отдыхать и я оказался «исполняющим», почти на три месяца. Так впервые , пожалуй, в своей жизни стал начальствовать. Оказалось , это не просто. Все беды отделения сваливались прежде всего на мою голову. Я должен был во всем разбираться : где поддакивать , в согласии ; где противиться ; порою нужно было просто помалкивать и ждать, пока вопросы не отпадут сами собой. Но некоторые проблемы были постоянными, и оставались всегда – будь то наглость заведующей поликлиникой, берущей машину для своих вызовов, или пьянство
шоферов, часто беспробудное, а то еще всплывала нехватка бензина, или недостаток запчастей. Но как я буду что-то требовать с шоферни, ежели и больше всех с ними общаюсь? Они гордые , запросто их не возьмешь. «Принимают» частенько, и тогда им - «море по колено»…Бригадир их, составляющий графики, с ними заодно, - ему нальют, он и ходит, поддакивает им или, в лучшем случае , - молчит. Фамилия «молчуна» - Самонов. Как то раз, после моих увещеваний, он ,пьяненький ,полез на меня с кулаками, пришлось его ударить, да так , что тот припал к землице. на четвереньки. Выругался площадно, но больше не приставал. На следующую нашу встречу он только выразительно покраснел, на том и помирились. Мне почему то нравятся краснеющие люди, -значит, что-то совестливое у них остается. Самонов любил песни, русские , народные, и мы с ним часто вместе пели, в дальних поездках. Заведем «муромскую дорожку» или «по дому гуляет» и хорошо становится на душе , скрашивается скука в пути…
Ромаев после стычки с бригадиром меня зауважал ещё сильней и стал почти регулярно возить по вечерам в город , - у него была своя машина, - на гулянки. Выезжали поздно , после дневной смены, под закрытия ресторанов, цепляли женщин, закатывали к ним в гости , или везли к себе. Я хоть и жил в квартире с подселением, но соседка работала вахтершей в общежитии и у нее бывали ночные смены – я тогда и «оттягивался», принимал партнёрш. Ромаев часто подсовывал своих бывших любовниц, «делился» , от избытка – так мы стали «молочными братьями». Друг проникся ко мне окончательно, - он уважал силу кулака. Сам , оказывается, сидел когда то , на «химии» , за драку. Об этом я узнал немного позднее и конечно же ,- не от него самого. Он и меня то один раз «пристегнул» ,- хрястнул, но, правда, - за дело, - я поцарапал его «Жигуль»…
На следующее, второе, лето на « скорой» я почувствовал себя уверенней и пошел к Тишинину просить квартиру. На дворе уже были полные гласность , демократия. Тишинин составил бумагу в поселковый Совет, а я ещё и накатал письмо в газету, в «Советскую Россию». Оттуда пришел ответ Мирневу – разобраться! И со мною в то лето
«разобрались». Вызывали на комиссию, потом написали резолюцию и копию - в Москву. Никаких, мол ,прав я не имею, одни инициативы ; появился на Крайнем Севере по собственной воле, без приглашения. Действительно, письменного вызова не было, я сам приехал вслед за письмом, но ведь можно было подсказать, оформить задним числом. .Денисов, держа мое письмо перед собой, отговаривал, когда еще было не поздно : « не дрейфь, квартиру дадим…» Вот и получил я , по «заслугам», через несколько лет, отписку, да ещё с добавлением, что «врач такой-то имеет ряд замечаний и не справляется по работе…» И подписи – главврача, парторга, и профбога района, бывшей фельдшерицы «скорой» Червониной.. Обвели меня вокруг пальца, - Мирнев, Денисов, Бай. Так я расплачивался за свое незнание законов, жил в деревяшке, с частичными удобствами, в комнате с подселением и даже без прописки по месту, а лишь - по общежитию…
Ромаев теперь бензин сливал , меня не стесняясь, я был его «полный кореш». Продолжал Ромаев и свои «извозы». Один раз я случайно подглядел, как он считает свои вырученные за сутки трешки, пятерки. Набегало до трехсот рублей! Ровно я столько зарабатывал на ставку, за месяц. Это ошеломило меня. Думал, к чему мне такое «рвение», уродство, - убиваться на работе , которую не могут достойно оплатить.
В то лето , второе в поселке , почти не попадались пьяные. Прошлогодняя кампания давала плоды. Раньше было невозможно проехать по главной , пешеходной улице райцентра – лезли под колеса в самом прямом смысле, размахивали руками, поздравляли с чем-то - каждый день справляли чего то. Какой то чумной пир, перед грядущими переменами, - обвалом устоев, идеологизма, идиотизма. Но всё это было ещё впереди. А пока , в то лето, я стал заведовать по-настоящему, не исполняющим. Квартиры, однако, не получил, но встал на «твёрдую» очередь и сразу по двум спискам, - общему и ведомственному. Иллюзия грядущего благополучия. Заведовать меня как будто поставили случайно, по протекции Антипова.
Тишинин ушел работать в район, другого главного ещё не было, заменяла та самая заведующая поликлиникой, которая всегда требовала машины. Женщина вздорная, много кричала, но дело знала, коммунистка. Иногда поддежуривала в больнице поселка, детском стационаре, а «скорая» в том же здании, в закутке. И вот в одно из дежурств меня вызывают в ординаторскую, а там Антипов с той начальницей : « Принимай дела! » Так меня назначили. Снова свалились дополнительные обязанности : графики-табели, аптеки, страховки, разговоры по телефону. В октябре на собрание в больницу приехали Мирнев с инструктором из райкома, решали производственные вопросы. Я выступал на собрании в новом своем качестве, бубнил что-то про ставки, машины, удобном подъезде для них. Мирнев не реагировал, а стал делиться впечатлениями от встречи с недавно побывавшим в наших краях генсеком. Странно было слышать такое, потому что партсекретарь больницы, «железная» Фрося , участковый врач, так раскритиковала Мирнева, в начале собрания, что тут уж отреагировать никак было нельзя. Но потом встал инструктор из райкома и разобрал обвинения Фроси тонко и тактично, из чего вышло , что Мирнев совсем ни в чем не виноват . И еще, добавил « защитник», что не потерпит никакого зажима этой самой критики. Фрося как бы не существовала для Мирнева, и это ему отозвалось, потому что «железная» не из таких, которые прощают и отступают…
А надо мной опять «сгущались тучи». В конце того же октября мне влепили третий, в течение календарного года, выговор – за нетранспортировку больной с растяжением связок. Первый был из-за Бодровой, - я с её повторного вызова увез «аппендицит», второй по докладной Фроси, об этом ниже. Стало мне в то позднее осеннее время как то не по себе. Думал , что уволят, по несоответствию , как грозились еще в районе. Но все обошлось - ходу этим трем выговорам никто не дал. Может потому , что некому было работать, а не то , что заведовать. Колбасьева всерьез не принимали… Одно было спасение от переживаний – играть с Ромаевым в шашки. И тут то же были проблемы. Играли на деньги, я проигрывал , переживал, и раз чуть не «погорел», по работе. Но об этом после. А пока о том, как возобновились на меня настоящие гонения…
ГЛАВА ВТОРАЯ. Фрося.
В ноябре повысили оклады и новая главврач, Гусенкова, радостно мне показывала в кабинете своем новый «табель о рангах» , единую тарифную сетку для медиков. Оклады повышались, и значительно , но это ощущалось лишь первое время Вновь назначенная
трудилась раньше терапевтом, здесь , на участке, я брал у нее справки для бассейна, и вот
теперь она – взлетела, по протекции Денисова. Они вместе учились, обросли даже родственными связями. Когда то мотивировкой моего неназначения, с подачи Бая, была то, что я не педиатр. С приходом Гусенковой последовало и другое назначение, - на «скорую», для «укрепления», бросили Фросю. Имя у нее было несколько другим , созвучным, но всё стали ее называть Фросей, за глаза. – уж очень она напоминала овечку, с волчьими зубами. Она и сама себя называла змеей, потому что родилась в такой год , по гороскопу.
Девичью свою фамилию, она, наверное, и не помнила, потому что официально была замужем три раза. Мужья её долго не выдерживали, сбегали от скверного придирчивого характера. На «скорую» «железная» пришла свободная , зыркала глазами туда-сюда, стала руководить. Отчасти в этом был виноват и я. Она подрабатывала у нас, и жаловалась, как надоел ей участок, но вот боится потерять проценты, а я возьми , да и брякни, что льготы при переходе на «скорую» терапевтам участка сохраняются. Фрося этим и воспользовалась, хотя , конечно, о доплатах могла узнать и не от меня. Теперь вот встала со мной во фронтальное противоборство. До этого мы с ней лишь пререкались по телефону. Тот , второй, « фросин » выговор , я получил … за радикулит. Она свалила на меня госпитализацию средь бела дня, в будни, без договоренности в больнице. Приемный покой и заведующий неврологией не приняли бы ту больную, - это совершенно ясно, потому я её и не повез, назначил лечение, прописал режим, с помощью чего вполне можно было вылечиться и дома. Но Фрося , непреклонна, - рапорт начальству; Тишинин – выговор мне.
С Фросей никто не хотел связываться, тем более по мелочам. Она мечтала получить место инструктора в райкоме партии, а для этого ей нужна было поработать на руководящей должности, - об этом выяснилось позднее, - потому она определилась к нам. Так, без опыта и знаний по неотложной медицине, она стала руководить «скорой» в поселке. Правда, была и слыла грамотным терапевтом, читала специальные журналы, но вот тактика, специфика, организация периферийной «неотложки» ей были неведомы, от этого
она невыгодно отличалась от прошлой заведующей , тоже не без амбиций, но та хоть проработала на одном месте двадцать лет и кое – что соображала. Арсенал же Фроси, знаний и умений, состоял из пресловутого «авось». Есть такие работники , особенно среди фельдшеров, которые, впрочем, самостоятельно стараются не работать, а только с врачом. Фрося же сама страдала этим «фельдшеризмом», «пролетала» то на одном вызове , то на другом. Сначала у ней умер ребёнок, на повторе, где она не разобралась в диагнозе;
потом «запоролась» со стариком – не распознала сложного перелома. Я поражался - за подобные случаи меня бы давно уже выгнали с треском , если бы ещё и не привлекли, а Фросе всё удивительно сходило с рук. Данные о её «проколах» я почему –то записывал , накоплял, думая, что это мне может пригодится и я снова « приду к власти», самолюбие моё всё таки было уязвлено. Но Фрося обосновалась «всерьез и надолго». А я уже и так был «обложен» администрацией, меня не ценили и при каждом удобном случае старались подставить, наказать, осудить. Так вот держали кадры, чтоб не высовывались, не показывали прыть, Я же этого не хотел понимать и повинуясь необъяснимому порыву, помчался на машине в район, специально, за 15 километров, без больных, зашел в халате прямо в кабинет Мирнева. Он – «Чего?» , я – « с жалобой на Гусенкову…» «Та-а-а-к» - протянул медленно, скорчил мину мстительную, издевательскую, - Фросю недолюбливал.
Но было видно и то, что предвкушает спектакль, нажимает на кнопку. Входит Бай, из соседнего кабинета, напротив, ещё более потолстевший, и с сединой в бородке, Хозяйчик,
барин, «выражал свое мнение», - конечно в пользу Фроси и против меня. Я развернулся ,
без слов, вышел. Вскоре Фросе такая работа, с вызовами , стала надоедать, и уже через месяца три она стала хлопотать об «освобожденной» заведующей. Гусенкова где –то выкопала приказы, постановления, что из штата в десять человек полагается и вот прибавили ставки фельдшеров и санитарк и Фросю посадили на «полный оклад» заведующей, да еще с доплатой, как выездной. Ветераны удивлялись - никогда такого не было , сколько себя помнили. Санитарка стала приходить в восемь часов, будила сменных, до девяти, и в это время уже подкатывалась новоиспеченная начальница «скорой», садилась пить кофе . курила сигарету, начинала мешать своими разговорами , раздражать порою неумными замечаниями, потом уходила надолго в стационар , точила язык там, приходила от Гусенковой , решительная к действиям. Начать они решили с меня. Как только представилась возможность. Тут как раз выскочила Сухарева. Женщина под тридцать пять, в полном соку , но всю жизнь одинокая, нажившая пятерых детей, нервная, надоедливая , здоровая на тело. Вызывала каждую неделю , - то голова, то сердце. И случилась как то запарка, - то авария, то роды, потом инфаркт и вызывает она. Я заехал к этой Сухаревой, по пути, из района, куда только что отвез еле живого сердечника
и прямо так, с порога , заявил, что нечего ей все время вызывать, что и так – « здорова как бык»… Когда то эта женщина лезла ко мне в любовницы, я не захотел , и потому так просто и ясно высказал. И она отомстила, - жалобой, - в газету. Со мной опять разбирательство. Всем ясно ,что формально я прав, но Фрося старается, это её стихия, - оформляет протокол собрания, пишет рапорт начальству. Но всё таки выговор не дали , нет, он был бы уже четвертый за календарный год, а это перебор. Ставят на вид.
Май – тяжелый месяц ,по случаям и вызовам . Это замечено давно. Выход из полярной ночи вместе с астенизацией по весне. И самые ответственные выезды , - на стыке смен. Еще Кузя об этом говорил. И я попался. Играл с Ромаевым в шашки, конечно на деньги и проигрывал, нервничал. А тут звонок в половине девятого, перед сменой, вечером 16 мая, в воскресенье, в домик неподалеку, к старушке за шестьдесят. Худая и бледная, она сидит, лежа не может, и еле-еле дышит, нос и губы посинели. Задачка , трудная для диагностики.
Финал, одинаковый для многих болезней. А внутри её уже клокочет, - то ли легкие , то ли сердце не выдерживают, но, возможно ,что из–за воспаленного кишечника, потому что, говорят, был понос. Пока разбирался ,пока колол, время уже за девять и я передаю больную по смене, - Колбасьеву и Аврамовой. Пишу для них направление, а на душе неспокойно как то , мутно… Ещё и не поужинал как следует, после ухода с работы, а машина с крестом уже у окон. Стучит – Абрамова. «Умерла» - говорит. Так что , надо об этом сообщать? Наутро Фрося посочувствовала, - что ж , в порядке вещей, старушка болела давно, кто ж её возродит? Но на следующий день её будто подменили и через два дня, в пятницу, устроили очередное собрание, по моему поводу. Самое тяжкое – ожидание. Сделают – что? И как – решат? Ни дать, ни взять – душевный террор, - тридцатые годы. Это не «Cухарева», тут было опасней для меня ,и строже. Пригласили Гусенкову. Она кричит : « Почему не справился? Почему не сумел? Не отвез?» Да , если бы у меня были специальные катетеры для центральных вен, да ещё бы исправный дыхательный аппарат и ещё бы помощник, для держания капельницы… Но Фрося не понимает –не ведает о приоритете дыхательной реанимации; зато велит уточнять анамнез,
( историю заболевания). Гусенкова кивает, она же терапевт , и понимает , как это важно. И
фельдшера поддакивают, точно свора собралась, будто и не трудимся мы вместе и у них не может случиться такого же…Эх, нужно было вызывать реаниматологов на себя, пусть и потом видеть их недоуменные лица - чего, мол, заставил мчаться, за пятнадцать километров, да ещё не к начальнику , или там к молодому, а к старушке?.. Но тогда бы не было такого гнусного позора для меня, морального избиения, прилюдно. И если Фроси не было ,тоже бы обошлось. А то приставлена , цербером, - ей нужно проявлять рвение, доказывать , как она нужна для « скорой», для заведования. Фрося ещё верила в партию , говорила, что вступала в неё сознательно, думала что то менять , за кого то решать. Выговор я всё таки получил; следующий календарный год только начался , так что можно было . И я рад был такому обороту, потому что Фрося заговаривалась даже до уголовного со мной разбирательства., кричала , что может и «дело состряпать»… Ровно через год произошло что – то подобное и там раскрутка пошла посерьезней… А через несколько дней после разбирательства я узнал от мужа умершей, что на вскрытии у неё обнаружили рак печени. Но все об этом молчали и выговор мне оставили , не сняли. Вот так, как при ошибке рефери , в футболе, при назначении пенальти. Не отменить.
Личная жизнь Фроси не складывалась. Уж и Антипов устал ей поставлять « женихов»,и даже шофера воротили нос от неё, но вот вроде бы наметился , - успех. У Фроси появился новый муж – четвертый по счету . Только на этот раз она говорила ,что заключила брачный контракт, предвосхищала западные мерки. Научена была жизнью, да и наверное, женское её сердце чувствовало, что счастье станет недолгим. Новый супруг был младше на девять лет и ходил в море. Антипов с ним срочно познакомился и они вместе пили горькую, тем более ,что Фрося уехала в командировку, в декабре, на учебу по неотложной медицине, в Симферополь. Через Антипова я узнал , что Фрося на сносях и , таким образом, успеет ещё подобрать солнца и витаминов на крымской земле. Таким переменам радовался, потому что теперь Фрося будет выключена из работы минимум на год или два и никто мне не станет указывать, как трудиться. Не будет она с утра, покачивая ножкой и положив руки перед собой, говорить : « На вас жалоба,,,» У меня опускаются руки, деревенеет душа, сердце катится в пятки и начинает лихорадочно биться мысль: « что же такого в последнее время натворил? чего упустил? не заметил?» Но это оказывается пробой, психическим наскоком, а на самом деле все оказывается банальным – на меня ворчат фельдшера за непорядок в чемодане…
Фрося сменила фамилию и непривычно подписывалась. После отъезда её звонили из райкома и спрашивали ,сколько коммунистов осталось в больнице.. Но Фроси не было и коммунистов тоже не было. Партия разваливалась на глазах. И на Север никто теперь не стремился , стала ощущаться нехватка кадров. Мирнев и Бай часто стали наведываться в больницу, поддерживать растерявшуюся Гусенкову. Неожиданно еще несколько врачей умерло. Похоронили педиатра, потом – заведующую поликлиникой( которая назначала меня), потом сгорела, за три дня, от энтерита, - врач-рентгенолог. Врачей искали и нашли.
С того же Севера, из ближнего района , переманили докторскую семью: он врач- невропатолог, она терапевт и работала на «скорой» . Так появилась у нас новая заведующая, Алефтина Николаевна, проще – Аля.. Теперь мы имели небывалое ранее
количество врачей по штату – четверых. Менялись и шофера, приходили новые. Оставались неизменно лишь мои «кореша» - Ромаев и Самонов.
В марте следующего года – ошеломляющая новость. Бай стал руководить областным здравохранением. Там где –то рядом был и Денисов, заведовал лицензиями на частную практику. Бая регулярно теперь показывало местное телевидение –от его лощеного вида
и демагогических заявлений тошнило…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Аврамова. Подоляк.
Дольше всех на «скорой» продержалась Аврамова – двадцать лет. Непонятно , чем она заслужила расположение Фроси , на та перед ней заискивала. У меня же с ветераншей никакого желания связываться не было, но и один раз я не сдержался. Аврамова, фельдшер высшей категории, не могла дать элементарного лекарства больной с отеком легких. Как то зимой я заехал на тот вызов, с другого адреса, - меня вызвали, -и картина:
больная синеет, Аврамова стоит и смотрит на нее, «сочувствует». Я вскричал , в сердцах, и добавил, что нечего иметь звание, ежели не знать простых вещей. Аврамова лишь побагровела, но смолчала, а я уже жалел о содеянном, потому что рядом стояла Бодрова, приехавшая со мной… Подруги, они вместе устроили мне потом «веселую жизнь». Фрося еще только обосновывалась на своей новой должности и поспешила собрать первое собрание, - с персональным моим обсуждением. Пока заседали , Аврамова не проронила ни слова. Как промолчала все двадцать лет работы , так и тогда.
При ней травили многих врачей, других фельдшеров, она всё молчала. Кругом атмосфера глухоты, безгласности. Выяснил ,потом , что Аврамова просто–напросто - тихая пьяница.
Подобное ей поведение на «скорой» было правилом, принципом, да ещё с бравадой.. Подруга аврамовская, работавшая до меня, так и говорила : «пили, пьем и будем пить!»
Застолья ,конечно, не поощрялись , но и не преследовались, а Фрося такие дела с посиделками даже поддерживала. Особенно выделялся по этой части Антипов. Если он работал с Аврамовой, то приходил на смену пьяный и та его «покрывала»… После собрания мне объявили замечание, за «некорректное поведение». Но после того случая Аврамова засобиралась на заслуженный отдых - , может, и я её к этому подтолкнул, - хотя. она давно уже работала на полставки, являясь пенсионеркой. Но она продолжала досаждать и нервировать. Другой случай, позднее, в мае, по которому мне Фрося собиралась пришить «уголовку», тоже ударил по мне не без участия Аврамовой.
Оказалось , ту бедную старушку Аврамова вела к машине на ногах(!), и той стало совсем плохо; её, полумертвую , втащили в дом, где она и скончалась. Эти подробности я узнал от Самонова, у меня не было оснований ему не верить, мы с ним дружили не меньше ,чем с Ромаевым , только что не гуляли вместе - бригадир был семейным. Да и простой люд, «рабочий класс» всегда относился ко мне лучше, чем «интеллигенция» из врачей или фельдшеров. Ставки прибавили, а помещений не расширили. Отделение так и ютилось в
угловых проходных комнатах. Нужно было заботиться о местах для отдыха и вот в комнатушку , где переодеваются, втащили еще и раскладное кресло-кровать. На нём и устраивалась Аврамова, когда стали дежурить по трое. В глухой процедурной – Бодрова, а я - в кабинетике, где телевизор и телефон. Доставалась мне такая привилегия именно в сменах с ними; Антипов не позволял лежать на диване никому –это его, собственный…
В одну из ночей в смене с женщинами я услышал странный звук – долгий продолжительный вой, или зов , похожий на волчий, потом – крик, на одной высокой ноте и дальше - говор , непонятный ,быстрый , сбивчивый. Бодрова громким голосом будила Аврамову, - видно , такое слышалось ей не впервой. Следствие неустойчивой психики , не без влияния длительного употребления алкоголя, посещало тихую ветераншу…
По сравнению с районной «скорой» удобств было , однако , больше . Там, в «районке», я спал на приставленных стульях, на которые накидывал старые пропахшие пальто. Лишь позднее мне досталось место на кушетке , рядом с шоферами. Дежурства в одиночку закончились. Фрося за всеми устраивала догляд. Особенно за мной, потому как я привык работать один, но теперь , с добавлением ставок, - не получалось. Больше всех мне не хотелось дежурить с Антиповым. Ну а на втором месте была Подоляк. Коварная и злопамятная фельдшерица оправдывала свою фамилию, хотя ей она досталась от мужа. Действуя исподтишка, Подоляк часто «закладывала» врачей, но могла в любой удобный момент подставить и своих коллег – фельдшеров. Была своего рода система «соцсоревнования» - кто кого быстрее обставит , сумеет накляузничать, выставить в невыгодном свете. Первенствовала Подоляк. До меня на «скорой» работала грамотная и добросовестная врач, по специальности педиатр. Подоляк , помня какую то обиду , в первый подходящий случай, докторшу «заложила». Не подсказала, как мало работающей на вызовах, что избитых, тем более старичков , надо обязательно «проводить», проверять – через приемный покой. Старичок умер , начались разборки, врач уволилась. Ни в чём не повинной осталась лишь Подоляк, фельдшер с десятилетним стажем на «скорой». Возможно и потому, что доставала Баю в дефицитные времена кожаное пальто , деликатесы - мать Подоляк работала на складе ОРСа , в богатой организации… Но времена изменились, Бай стал сам себе приобретать, как большой начальник , дефициты, и Подоляк поплатилась за разгильдяйство. Один раз она повезла больного из того , далекого лесопункта, в зиму, почти голого, при погоде , однако, с нулевой температурой, в февральскую оттепель. Но вмешались влиятельные родственники, за невнимание и Бай кричал, отчитывал по телефону , -это было даже слышно рядом стоящему, - своей бывшей добытчице: « Я тебя выкину со «скорой»! Будешь у меня лед долбать!» и в таком примерно духе… Как будто работа по вызовам , это сахар елейный. Хоть и платят побольше, но трудностей с каждым перестроечным годом прибавлялось – криминалы, моры стариков голодных, детей недоедающих…
Фрося , возмущенная поведением зама по району , написала по поводу «инцидента» докладную Мирневу, но Бай от своих слов, не моргнув , отказался и закатил выговора не только Подоляк , но и Фросе ,чтоб помалкивала. Фрося подергалась , но ,видно , райкомовской поддержки у ней уже не было, язык прикусила. Раньше кричала в ту же телефонную, всё выносившую трубку, на безобразия начальников : « Я подниму на ноги весь район!», но теперь вот влияния партии кончились, растаяли. А Подоляк смолчала тоже –себе дороже.
Постепенно, с приходом Фроси, определились смены, Чтоб работа не страдала , заве-
дующая устроила всех попарно в зависимости от совместимости , с учетом психологии.
Первая «связка» - АБ –Аврамова –Бодрова. Меня приставили к ним. Позднее я узнал, что
Бодрова специально просила Фросю за меня. Значит ,признавались мои старания и опыт – нажитый и приобретенный за эти непростые годы. После специализации на врача «скорой» я ещё раз прошел учебу – усовершенствование в Ленинграде, по токсикологии.
но Бай ещё не снял с меня наблюдения, охотился. Выжидал…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Бодрова.
Бодрова пришла в «скорую помощь» на полгода позже Аврамовой, но была гораздо младше той. Следом, через год , появился Антипов. Так образовалась «ветеранская тройка». Антипов рассказывал, - он любил это, - какая интересная была Бодрова, -
« в теле», на туфельках, веселая ,умная , грамотная. Это теперь она стала серьезной, заносчивой, гордой, своенравной, но опять же, - опытной и знающей. И несмотря на то , что все работали вместе, с Антиповым и Аврамовой. Просто Бодрова была цепкой на память, брала знания, где только могла, - у врачей, у других фельдшеров, опытных медсестер. Часто напрашивалась на учебы. Та высшая категория, которую она получила
вместе с Аврамовой, действительно отражала ее уровень, опыта и знаний. Фрося не раз договаривалась до того, что высшую категорию фельдшера вполне должно приравнять к врачу без категории и поэтому можно Бодрову назначать заведующей. Но та фактически таковой и была, её слушались все главные врачи, спрашивали мнение доктора, - она была как бы общественной совестью «скорой». На личном фронте вот только удач не происходило, - жила одна.
Сколько бы врачей не перебывало в отделении «скорой», штатные ли, совместители, - все они прежде всего должны были работать с Бодровой, - таков был неписаный, непреложный закон. Меня тоже поначалу поставили к ней, и самый первый вызов, трудный , памятный, - вместе. Труднодиагносцируемый инсульт, без сознания, носилки с пятого этажа… Потом было много, этих сложных больных, тяжелых по состоянию, помирающих на глазах. Удивительно, но Бодровой всегда « везло» именно на такие вызова, - потому с ней работать никто не хотел. Меня тоже , особенно не тянуло, но , однако, с Бодровой было и спокойнее – не «пролетишь» как с другими, не подставят тебя как специально. Антипов мог ,например, отказаться выезжать на звонок, или , наоборот, - поехать один на непонятный случай, не разобраться, напортачить, а потом всё на врача свалить… Подоляк тоже ,- могла помогать сносно, но замечать многое для себя и потом докладывать, как доктор «справляется»… У Бодровой же я ещё и , незаметно так , учился, подмечал, чего сам не ведал, не встречал. Сколько попадалось с ней больных! –хрипящих, задыхающихся, истекающих кровью, - и всегда она была на высоте : поможет, подскажет , выручит . Это не Тая из района, не будет причитать и божиться, это – Бодрова – фельдшер «номер один» поселка, решительная, смелая, быстрая, невольно вызывающая
уважение. Но и в то же время он коварна, мстительна , непредсказуема в эмоциях; злая, сварливая, острая на язык. Входила в доверие к Фросе и такими образом пакостила, прежде всего врачам, по , казалось бы, мелким, ничтожным поводам. Один раз она «заложила» Колбасьева. Дело произошло летом , в отпускную пору, многие отдыхали. Не было и Фроси. Только вот Бодрова еще задерживалась с отъездом, но и она исчезает к середине августа. Через пару недель, уже в сентябре, приходит Фрося и тут же «выскакивает» жалоба. От родственников мужчины, который умер после вызова к нему Колбасьева, но через сутки после того ,и – в лесу. Случай, однако, очень поучительный. Были небольшие боли при осмотре, в сердце, но уж очень опасный возраст, 39 лет, и ночное время… На месте Колбасьева мог бы оказаться и я. Может , и не повез бы мужика ночью в больницу, но ЭКГ снял бы, -наверняка. Хотя вряд ли на кардиограмме можно было углядеть то прединфарктное состояние, которое, несомненно, - было. Колбасьев после жалобы затосковал. Но случай произошел в конце июля, в разгар лета и думали , что пронесет – начальство отсутствует . Но не вышло , нет! Заявление было длинное, на двух тетрадных листках ; подробно были расписаны дозы лекарств, точно указаны названия и даже… Тут мелькнула догадка, пара сопоставлений, наводящие мысли и , - о боже! –жалобу помогла составить и написать Бодрова! Но из-за чего же?! Уж не потому ли, что два года назад Колбасьев неправильно диагносцировал заболевание матери Бодровой и та умерла? Или еще по каким то мотивам? Так или иначе, но Колбасьеву быстро вкатили выговор – Фрося диктаторские обязанности исполняла ретиво. Колбасьеву было неприятно ещё потому, что он пенсионер и его «пользовали», как хотели. Летом он за всех работал, «пахал», а зимой его выгоняли в отпуск самого , чтоб получать деньги от заместительства. Ситуация с жалобой задела морально и меня, - я думал , как же можно так подло поступать, со своими? Неужели нельзя что ли по –хорошему , по- доброму? И когда Бодрова вернулась на работу, я ей это всё прямо так и высказал, в порыве, что она «инспирировала» жалобу. Бодрова не поняла, «что сделала?», Фрося , рядом стоявшая ,разъяснила, и начался «взрыв эмоций, море возмущения!» Похлеще , пожалуй, когда было распределение пайков. Весной как то дело , в магазинах ничего из овощей, а хочется витаминов после длинной зимы, и Фрося добилась для отделения на каждого пару засохших лимонов и подгнивший репчатый лук. Так вот, - пайку, предназначенную мне , взяла себе Бодрова и при этом еще показала фигу – присутствовала Подоляк, но «ничего не видела»… Тогда это было смешно, а теперь события принимали оборот серьёзный. На стыке смен, при большом стечении работников, публично , Бодрова заявила, что подаёт на меня в суд – за клевету. Что же такого произошло дальше? А ничего. Наверное , ей растолковали, что шума поднимать не стоит, действительно ведь, помогала писать подруге школьных лет? В тот же период противостояния с Бодровой случилась еще одна неприятность для меня. Приехали мы с ней к мужчине без сознания, который и после уколов не приходил в себя. Понятное дело, собираю его в больницу, готовлю носилки, подворачиваю одеяло, разыскиваю соседей для помощи… Но тут вбегает Бодрова, - где то пропадала, - вытаскивает из под больного одеяло и говорит, что никуда его везти не нужно, - решительно так, -что, мол, оклемается. Слава богу, с больным ничего не случилось, но где гарантия была , благополучного исхода? Это меня теперь в очередь, после Колбасьева, решили подставить? У Бодровой было много родственников в поселке, давних знакомых , друзей – она ведь с детства здесь проживала, росла, ходила в детский сад , бегала в школу. Поселок, в пяти километрах от райцентра и в пятнадцати , от областного города, - был своеобразным. Возник в тридцатые годы, на месте лагеря для заключенных, строивших гидростанцию, одну из первых в регионе, на небольшой,
но полноводной реке. Потом поселились энергетики , а во время войны , - еще и авиаполк, охранявший ГЭС. Получилось ,таким образом , - смешение слоев. Зоны двух тюрем, областное управление энергетики, аэропорт. Люди , проживающие тут , отличались своенравием и гордостью. Это были не те простые скромные труженики сельского района, которых я обслуживал на прежней работе. Колбасьев как то метко окрестил нынешних наших жителей - « крымские татары». Поднимались национальные движения и начинались те волнения с южного полуострова. Получалось и тут – население отыгрывалось на нас, медиках. Любое невнимание или резкость в общении приводили к жалобам и последующим неприятными последствиям. Но всё же и место , где мы работали и жили , было красивое, величественное даже. Летом , - много зелени, поднимающие вокруг сопки, широкая река , богатая рыбой; а в самом поселке – чистота , порядок, уют. Достаточно магазинов , лавок, неплохое снабжение даже в те перестроечные годы. Удобна была и застройка – при населении в пятнадцать тысяч почти все дома – многоэтажные. Да приезда меня сюда не было ни одной девятиэтажки, а за несколько лет их поднялось с десяток, и в них жили люди. Только вот мне по прежнему не находилось достойного ничего, - я так и прозябал в своей деревяшке. Лишь только через шесть лет ушла старушка-соседка и мы стали жить без подселения, на две комнаты, пусть и с частичными , но все же – удобствами.
Бодрова же и жилье имела самое лучшее – одна располагалась в отдельной однокомнатной, в новом доме , в центре, с балконом. И уж только к своим сорока пяти, в конце моей работы на «скорой», наконец-то , выходила замуж. Устроила в отделении праздник, каких давно не было, в связи с растущей инфляцией и нуждой. Вино было домашнее, а рыба – красная. Бодрова со всеми целовалась, даже с вечным своим врагом Антиповым, а Колбасьев ухмылялся и всё выходил покурить, а я стоял с ним рядом и выражал надежду, что теперь , наверное, строптивая фельдшерица, ставшая женой, будет добрее и не станет устраивать склок. Но Бодрова и после продолжала свои черные дела,но тонко так, незаметно, что невозможно было уличить. Когда человека ловишь и говоришь
в лицо правду, это не проходит, если нет неопровержимых доказательств. Я их и собирал – на Фросю, на Подоляк, на Антипова. Но вот Бодрова никак не попадалась ,ну ни разу. На вызовах себя вела осторожно, и если не справлялась, прикрывалась врачом как щитом. После трех лет работы я у ней стал авторитетом, что меня, однако , - не радовало. Она вызывала меня из дома,- на сложные вызова, на « сердечные». Хотя наверняка, могла бы справиться сама, но видя случай опасный, непредсказуемый, с возможной смертью, она страховалась. Уверенность в своих знаниях у неё никогда не переходила черту, не превращалась в самоуверенность, как у Антипова, или скажем , -у Колбасьева. Понятно , что Бодрова не имела даже намека на какую либо жалобу от населения своего родного поселка. Антипов тоже старался выглядеть аборигеном, из кожи лез, часто с Бодровой заводил разговоры об именах, фамилиях, адресах и всегда был точнее, потому что имел хорошую фактографическую память. Он её даже тренировал, не записывая номера домов и квартир при выездах, а также много знал из политики, спорта, общей культуры. Этим Бодрова даже гордилась, - мол, в спорах Антипову нет равных, хотя мне он раз проиграл, задолжал бутылку коньяка, но я ему об этом не напоминал, щадя его самолюбие. Но во всяком другом случае, по уровню знаний и опыта неотложки Антипов шел вслед за Бодровой, хотя категории не имел никакой, но это понятие административное, зависящее от прихоти начальства, того же Бая, Таким образом , Антипов был как бы неформальным лидером. Все, что вокруг творилось, подвергал осмеянию, резкой критике ,собственной оценке. А Бодрова была во главе официально – числилась старшим фельдшером, составляла табели и графики, выписывала аптеку. Кроме того, являлась еще и профоргом, распостранителем печати и прочим. Графики одно время составлял Антипов, но выявились нарушения – он себе ставил на документ две-три лишние смены, но в них не работал. Это я с Колбасьевым заметили, дали Антипову понять , что «знаем», но вскоре те заполненные бланки «потерялись» и никто их не мог найти.
Позднее Бодрова, в сложности и сумятице переходных времен, от всех нагрузок отказалась. Но когда отпустили цены и денег никому не стало хватать, Бодрова снова встала у руля – стала распределять бригадные деньги, от незанятых ставок, Я в бригаду не вошел, поначалу наблюдая, со стороны, но потом все же заявление написал и вот, в одно из собраний меня принимали. Три голоса «за»,один воздержался, двое «против». Фрося резюмировала – «не прошел» ,на что я очень удивился, но через день Бодрова успокоила – мол, приняли. Так, через унижение, я был допущен к общему «столу».Хотя
потом мне это не понадобилось – через месяц я уволился. Последние дежурства опять получилось с Бодровой – по закону ли какому или злой воле? В течение почти всех смен действует всепроникающий закон парности. То два инфаркта,, то пара криминалов, то раз и другой меня спрашивают по телефону, или не одна далекая поездка, а то придут на «скорую» одна за другой , красивые женщины…
Я стал играть в шашки с другим шофером, Ромаев все таки уволился. Фамилия нового водителя была Белышев, он работал у нас когда то, потом уезжал, теперь устроился снова. И вот с этим Белышевым и Бодровой поехали мы на вызов к одному из наших же водителей, который вызывал уже два дня подряд. Беднягу трясло, на почве пьянства, а противосудорожные средства не помогали. Вроде бы и пил тот шофер не много, и давление с пульсом не зашкаливали, а вот плохо ему было и всё И тут я сообразил ,что есть такое «повторяющееся истерическое состояние» и нужно использовать «плацебо» - лекарство пустое, вода простая или физраствор,, но со словесным внушением. И чудо произошло . Через несколько минут после моего «сверхсильного» укола шофёр успокоился и дрожать перестал. На меня благодарно смотрела жена больного и с удивлением взирала Бодрова. Такого ей видеть еще не приходилось. Она, лишь открывала это для себя и смолчала, но я почуял, что этот метод этот, сама взяла на вооружение . Дежурство наше было суточное и в ночь мы поехали в дальний рейс –на базу отдыха, по дороге в тот же лесопункт ( повтор!) Порезавшией себе шею булькал остатками крови, да еще лежал в атмосфере, отравленной угарным газом. Бодрова ему вводила теплый, согретый в руке раствор «физиологии» шприцом –двадцаткой – быстро , струйно, до сотни милилитров , я ей помогал. Порезанный на глазах оживал, что-то бормотал и вполне живого мы его успелии довезти. Но сами потом мучалась головной болью и даже рвотой – угорели …
Про «плацебо» Бодрова всё же рассказала Фросе и та мне выговаривала недоумение, хотя прекрасно понимала законность процедуры – мое право действовать во имя больного, как подсказывает обстановка… А я же в очередной раз мучался сомнениями по поводу таких вот действий фельдшеров – как же можно так наговаривать? Ведь и расположена была ко мне Бодрова и всё равно, хоть чуть-чуть, - напакостила. Почему же , почему так происходит? Отчего фельдшера не любят врачей и стараются , при случае, навредить? В чём здесь дело? В чём причина? В чём?
ГЛАВА ПЯТАЯ. Колбасьев.
- В классовой борьбе – Колбасьев, окутываясь дымом, ухмыляется, удивляется на такую мою некомпетентность, и в таком простом вопросе, законе, открытом классиками марксизма, и на котором строится вся идеология коммунизма… Главное – давить и притеснять. Еще вчера, неожиданно, появился на «скорой» коммунист Бай, в кое то веки. Был, наверное, чем то раздражен и, углядев в сумке флакон с просроченным лекарством, обрушил весь свой гнев на Колбасьева, потрясая стекляшкой как самым убийственным и жестоким доводом нашей спустя рукава работы. А увидев незаполненные с ночи бланки историй вызовов Колбасьева , возвопил еще громче : « Что это такое? Я спрашиваю, что это тако-о-ое?! Вас надо всех проверить, что б вам жизнь не казалась медом! Ничего, придет скоро тридцать седьмой год! Вернутся еще старые времена!» Да, только-только избрали депутатов на первый съезд , еще много потрясений было впереди… Но пока мы с Колбасьевым наслаждаемся относительной, в летнее отпускное время, свободой. Но без склок и дрязг становиться скучно и начинается очередной раунд «классовой борьбы», - между Колбасьевым и Антиповым. Тут уж дело доходит до настоящей драки. Колбасьеву временно доверили заведование и вот он себя проявляет, как бывший холоп, - не дает меняться сменами , делает смешные замечания в историях. Притесняет своей властью. Такое его рвение некорректно. Ведь ясно , что осенью его самого опять начнут «гонять», и потому сейчас он просто наслаждается своими садистскими наклонностями. Мне он тоже пакостит, но я обиду на него не держу, всегда знаю, что смогу убедить, объяснить неразумность , а порою и абсурдность его требований. Хотя он и упрям. Вот из-за этого и вышла потасовка – начал ее, конечно , Антипов. Он неожиданно подходит к противнику сзади и толкает его, худосочного, коленкой, в мягкое место, а потом отскакивает резко, и , обороняясь стулом , презрительно смеется на колбасьевы кулачки. Зрелище необыкновенное! Достойнее ссоры Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем! Потом было заявление в милицию, объяснительная Антипова, разбирательства участкового…И когда встал вопрос, двигать ли дело дальше ,Колбасьев остановился. Антипов был к судам и милиции привычен, - там у него много друзей , приятелей. А потом он уже сам помирился с Колбасьевым, распил с ним бутылку водки, сбегав за ней к знакомой продавщице. Потерпевший рассуждает мудро – лучше не раздувать, себе хуже , работать вместе ещё долго, с этим строптивым и наглым фельдшером. Он близко, вот туточки , рядом , а милиция – далече…
Как «братья по классу», с Колбасьевым мы сдружились. Меня никто не мог понять лучше, чем этот пострадавший и много повидавший на своем веку доктор, с большим опытом работы, с оригинальными взглядами на жизнь. Что-то я перенимал у него, но и ему , тоже , пытался внушить, к примеру - основы кардиологии. В ней Колбасьев, работавший раньше хирургом, разбирался не так тонко и объёмно, как следовало бы врачу « скорой». Иногда, по-антиповски, рубил сплеча и набивал шишки. А нужно было думать на уровне систем, - дыхалки , кровеносной, вен или мышц; - порою приходилось докапываться до обменных процессов, - теплоты или там , глюкозы-инсулина, чтобы додуматься до точного , правильно сформулированного диагноза. Приходилось порою всю дорогу, до приемного покоя, - размышлять, сопоставлять симптомы, чтобы уже в больнице, до прихода дежурного , переписывать начисто направление , или подправлять что-то, дополнительно вписывать, а то и наоборот - вычеркивать лишнее… О скрытом, безболевом инфаркте, я догадывался порою по наитию, чутью, интуиции, нюху. Один раз чуть не «пролетел» с поносом у пожилого мужчины, но услышав о недомогании в области сердца два дня назад, всё таки снял пленку и, - о боже! – там классическая инфарктная картина! Был случай , с Бодровой. Заходит как то утром мужчина ,слегка
бледный и мы делаем ему ЭКГ, а там – острейшая фаза некроза - омертвения сердечной мышцы… « По лезвию, по лезвию… ходим.» - любил приговаривать Колбасьев о серьёзном отношении к вызовам, а сам невероятным образом, умудрялся «попадаться».
Иногда виноватым в этом, в большей степени , бывал Антипов. Как то раз они вместе поехали на дальний полустанок, за тридцать километров , к мужчине ,порезанному в живот. Но то ли рана была совсем незаметная, то ли ещё что, но Колбасьев поставил пострадавшему «острый инфаркт». У раненого оказалось на «нуле» давление, но ведь
это произошло от проколотой брюшной аорты! Пострадавшего того не довезли. И я снова себе «наматывал на ус», учился на чужом и горьком опыте.
Колбасьев до прихода к нам работал на «скорой» областного центра, более двадцати лет. Имел и знания , и опыт, но вот подрастерял их ,наверное – годы давали о себе знать, ть подводила память. Да и просто физической выносливости не хватало, что немаловажно при такой работе, и нервишки , естественно, расшатались. Однажды утром, при мне и Аврамовой, Колбасьев не выдержал и в сердцах кинул пачку историй оземь, с потрясающим до глубины души , визгливым до мурашек, криком : « Этот Аптипов, б…!»
Жил Колбасьев в городе, - ему приходилось на работу ездить автобусом, в полчаса ходу. Квартира его, двухкомнатная, выкупленная кооперативная, на седьмом этаже
панельноблочного дома, была в половину человеческого роста заполнена грязью, - так , что приходилось ходить как по горам. Как вселился Колбасьев пятнадцать лет тому назад, так и не убирался никогда, - еще и собака добавляла нечистот. Это рассказывал Антипов. Ему , единственному, удалось проникнуть в жилище Колбасьева, потому что оно было настоящей крепостью и никто туда хозяином не допускался. Я посещал коллегу
пару раз ,так он меня держал на лестничной площадке, мотивируя, что не курит дома,
но такое объяснение было зыбким и, неправдоподобным – никакого приглашения после нашего разговора у лестницы не следовало. Колбасьев был затворен внутри, наглухо. Жил один ,родственников не имел. Была сестра, постарше, где –то в средней полосе, но и та – померла, он ездил прощаться. Темы интимные, связанные с женщинами, Колбасьев не затрагивал, никогда о них не заговаривал; как на такое я его не подбивал - безрезультатно. Может , это было следствием службы Колбасьева на Новой Земле, во время ядерных испытаний там , может ещё что. – неизвестно. Но именно пребывание на службе, откуда он уволился тоже по неясной причине, дало ему блестящее знание бухгалтерского дела,- расчета ставок, процентов, коэффициентов, определения сроков отпусков, начисления больничных. Этим он удивлял прожжённых дам из конторы, разговаривал с ними по телефону на одном будто, только им понятном ,канцелярском языке. Позднее Колбасьев признался , что во флоте служил начфином, но дальше этого факта своей тёмной биографии не касался. Когда то ещё работал нейрохирургом, в Областной больнице – этого не скрывал, - что, может быть, создало бы ему престиж, положение и вес в обществе, но такового не произошло, не вышло , не получилось. На старой работе у него остались друзья, они его устраивали иногда в отделение – подлечиться , подкормиться, отойти от запоев. То, что Колбасьев пил, - было очевидно.
Что ему ещё делать? В двух просторных комнатах, без родственников, одному? Была у него, правда ,страсть, безвредная и безобидная - он любил собак. Его Кузя – черный мохнатенький терьерчик, прожил с ним долгую и счастливую свою жизнь, пока не попал под машину. Произошло это ранней весной, земля для захоронения была еще твёрдой и Колбасьев хранил своего погибшего друга до теплых дней в морозильнике. Около нашей « скорой» тоже был «приятель» - Мишка., помесь дворняги с овчаркой. Ту животину также прибили, какие то хулиганы. Колбасьев вырыл ямку неподалеку и часто туда прохаживался, летом и осенью, когда еще не было снега, и приговаривал высказывание одного писателя, - « чем больше я узнаю людей, тем сильнее люблю собак…» Наверное , в этом была своя правда.
В то лето , когда Колбасьеву подфартило заведование, отметил он шестидесятилетие. Удивляла его пробиваемость. По закону юбилярам полагался паек и Колбасьев выбил его с невероятной прытью. Время стояло голодное, на полках магазинов удручающая пустота, а наш и. о. приобрел и сыр, и колбасу твердого копчения, и банки с тушенкой. Любил при этом приговаривать, что его фамилия происходит от краковской, останкинской, или докторской. Смолил при этом сигареты, одну за другой, прикуривая их концами, не выпуская изо рта, беспрерывно. Нередко Колбасьев попадал в забавные истории. Самым выдающимся событием по этой части было столкновение его и Ромаева
с поездом , на переезде. Везли они мужичка с пустяковой царапиной, в райцентр, - утром , поджимало время, торопились и Ромаев «рискнул», выехал на запрещающий, что-то в моторе заело , не сработало и как рассказывал потом Колбасьев, - с каждым разом все ярче и красочней, -что он увидел вагон, когда машина уже стояла на рельсах
и в этот момент : « Ба-бах! Ба-ба- ба- бах!!» - страшный удар и грохот. «Уазик» всё таки успел соскочить с основного полотна, но край кузова был задет и машину развернуло параллельно путям. Больной от такой «транспортировки» сбежал, - Колбасьев того больше не видел, - ну а самому пришлось через несколько минут объясняться в кабинете Бая. Рабочий день ещё только начался и администрации пришлось заниматься такими вот происшествиями. Колбасьева заставили писать объяснение, ну а Ромаеву –пересдавать на права. Правилам этим , вообще , постоянно учишься сам, пока наматываешь километры. Автоматически твердишь шофёру « справа –чисто», опасность подстережет, не заметишь. Меня аварии миновали. Один раз только сгорела шина и сели на обод, остановились, ощущая запах жженой резины, а в другой раз сильно стукнулись о бордюр тротуара по глупости водителя. Больше всех «везло» в этом отношении Але. Какой то рок витал над ней – то сотрясение мозга, то перелом ключицы. Сколько же аварий, точнее, их последствий довелось увидеть – пришлось бы писать дополнительную главу…
Так, через пренебрежение и анекдоты, Колбасьев всё ниже опускался в мнениях фельдшеров и ближе к десятку лет работы на поселковой « скорой» уже с вызовами не справлялся, и все работавшие с ним должны были за него «отдуваться». Приходя в квартиры, Колбасьев прежде всего бухался в кресло, начинал собирать сведения из прошлой жизни больного, а тот в это время корчился от болей в пояснице или мучался рвотой. Фрося категорически запретила выезжать Колбасьеву одному, но все после того фельдшера и стали на него жаловаться. В конце концов Колбасьева определили работать с его заклятым врагом, Антиповым, который , несмотря на запрет, гонял доктора на вызова одного, а сам ездил только на «выгодные» звонки – перевозки «по транспорту», или роды, или – к молодым женщинам. Антипов занимал у Колбасьева деньги, а расплачивался потом «натурой» - сменами, когда дежурил за двоих, например по воскресеньям, без присутствия заведующей, позволял доктору приезжать на неполные сутки и это прикрывал. Нарушения раскрывались, прибавлялись вдобавок жалобы от докучливого населения и решила Фрося избавляться от Колбасьева, уволить его. Такие настроения длились, однако, долго; тянулись года два ,или три, подступало летнее время , все убегали в отпуска, и Колбасьев работал за троих. Он держался до последнего, будто знал, что без « скорой» ему не жить. Иногда пугал Фросю, - говорил, что повесится, если его прогонят. Он и питался то более-менее нормально только на работе.
Прибегал с автобуса и первым делом к холодильнику : « не оставлено ли что?» С Антиповым всегда можно было подхарчиться – тот таскал с больничной кухни…
Время шло, оно было неумолимо, - Колбасьеву пошел шестьдесят седьмой год. Фрося уже не могла держать его, подступало безденежье реформ и этот главный аргумент – финансовый , Фросю подстегнул, - средства от освободившейся ставки можно было распределять. Колбасьева решили торжественно спровадить, на пенсию. Купили старику подарок , устроили банкет. Колбасьев тоже не дремал – вложил деньги в несколько банков, у него скопилось до десяти миллионов тогдашних рублей. Подступала первая кавказская война новейшей истории, время было неспокойным…
Скончался он тихо, в своей квартирке пролежав неживым несколько дней. Соседи почувствовали запах, вломились… Хоронили хорошо, и даже торжественно. От морга областной больницы его провожала ГАИ, с мигалками ехали три машины городской «скорой». На панихиду заглянул даже Бай. Фрося была в центре внимания, распоряжалась как ближайшая родственница. И точно – работа для Колбасьева была и жена, и любовница, и дом родной. Положили его на поселковом кладбище, среди тех, кого он когда то спасал и вот теперь обрели все они покой вместе, рядышком… Маленький холмик и самодельное фото… По лезвию ходил Колбасьев, по лезвию…
Свежие комментарии