Автор: Николай Рогожин
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ . В ПРОХОДНОМ ДВОРЕ.
ГЛАВА ПЕРВАЯ . Пелепенко
До площади рукой подать. Метров сто по проспекту ,поворот, за шлагбаум и всё. Там –скопище людей. И когда я это увидел, каким то затаенным, нутряным чувством понимая, что это серьезно, всё ещё надеялся, - пока подъезжал, пока выпрыгивал из машины, пока проходил сквозь расступающуюся толпу, - всё ещё верил и надеялся на простой испуг, панику.
Человек, лежавший на площади , не дышал. Серое его лицо склонилось набок, руки раскинулись в стороны. «Клиническая!» - пронеслось в моей голове и, в самом деле, - я в этом убедился, через мгновения : зрачки широкие, и руки еще теплые на ощупь, и пот на лбу не высох…
- Вышел из автобуса и упал! «Душно» - говорит. Ехали с Дровяного. Господи, что же это такое! – причитала рядом стоявшая женщина , по-видимому, жена. Над человеком склонился какой то мужчина и пытался лежащему массировать грудь. Пока я пытался соображать, что делать, Тая открыла чемодан, вытащила трубку, стала дуть. Мужчине, де-лавшему массаж, я показать где нужно правильно давить, сам взял ампулу с лекарством, набрал его в шприц, приладил длинную иглу, воткнул её в сердце. Шприц быстро наполнился густой темной кровью, я начал вводить окрашенную жидкость. Дальше мои распоряжения, наверное, были одно нелепее другого, хотя тогда они казались единственно верными и правильными, - среди стремительности проносящихся секунд, вокруг толпы с возгласами людей, галдящих , нетерпеливых…Другие действия, более точные и нужные , - не угадывались. Да. не нужно было отсылать шофера за реаниматором, затем за отсосом,-терялось драгоценное время.
Ведь только через пять, через шесть минут, появился Азанчеев и, ни слова не говоря, сунул мне конец шланга для отсасывания. «Заведующий чёртов, не взял на себя руководство!» Это отсос, вычитанный в новой книге по реаниматологии, оказался ненужным, никчемным… Практика превыше всего… Прошло еще пять минут , или шесть – бесплодного, беспрерывного массажа, искусственного дыхания, отсасывания. Я уже чувствовал, что больше не могу, не знаю, что сделать, что предпринять ещё, отчаивался, что иссякают силы в моих руках, в голове туман, - как вдруг появляются, словно ангелы с небес, в белых одеждах, - реаниматоры, - врач и медсестра, - бегут на помощь , на выручку! Уф! Теперь я здесь не начальник, слава богу, наконец-то! Вместо трубки наложена маска и понесли, не прерывая массажа, - чего же ещё? Такое простое дело! В машину!«Какая там сирена?» - отвечаю немым упреком на вопросительный взгляд шофера. И мигалка ни к чему, ведь рядом и светло. Пока ехали, умирающий несколько раз вздохнул самостоятельно, и показалось, что усилия наши не напрасны ,появилась надежда, но вот сердце его «не заводилось», не двигалось. Как только переставали качать, человек синел на глазах. Нужен был разряд. На носилках массаж делать труднее, - грудь прогибается, силы рук недостаточно, поэтому я прошу «покачать» Азанчеева. Он с неохотой соглашается. «Уазик» въезжает на эстакаду задним ходом. Подвозят каталку, открывают заднюю дверь салона. Перекладываем, везем. По коридору, потом лифт, закрываем , открываем, теряем время. С момента приезда проходит минуты три , или четыре. Но вот – реанимационный стол, аппараты, электроды. Продолжаются мучительные, томительные минуты возвращения к жизни. Уколы в сердце, разряд. Еще разряд. Без толку…
Апатия безразличия, усталости, оцепенения, охватывает меня. Тело еще дрожит мелкой рябью, висит, будто в воздухе, - чувствую и не чувствую его. Мыслей никаких –куда-то звеняще унеслись. Перед глазами путается и дрожит проходящая жизнь отделения скорой помощи районной больницы. Почуялся вкус настоящей работы, дохнуло на меня резко так, неприятно. Будущими кривотолками, сплетнями: «почему не так, справился или нет? сумел ли?..» Черт с ними , пусть судачат. Женщин тут много, и от этого никуда не деться. В каждой смене по трое, по четверо. Сплошные фельдшера. Прошло два часа, как я ушел из реанимации, а всё никак не могу успокоиться, придти в нормальное состояние. Такой тяжелый вызов пришлось обслужить , наверное, - впервые. Бывало думалось, мечталось, вернее, в общем плане, - о подвигах во врачебном халате. Сначала смутно, потом , в студентах – реальнее и вот уже с дипломом проявлял себя, но в других специальностях. Испробовал не одну, искал, может, себя, - что-то подходящее, стоящее, пока, вот , наконец, не нашел такое трудное и жуткое, где борьба за жизнь самая настоящая, прямо на глазах… Такая вот работа стала для меня действительностью…Хорошо , что все таки вызвал Азанчеева. Вернее, он сам прибежал , с отсосом. Не будет хоть теперь приставать, учить, наставлять. Сам запоролся. Трудно, но приходится проходить этот неизбежный период освоения новой для себя работы… А реаниматологом был Пелепенко, он с одного со мной курса института, вместе заканчивали. Он был единственным знакомым в то время, когда я впервые появился здесь, в маленьком заполярном городке. Как только мне представили Азанчеева, тот и сообщил мне о Пелепенко. Услышав про это, я сразу же вспомнил, как увидел Пелепенко впервые, много лет тому назад, в окружении родственников в институтской столовой. Все они были солидного вида, полные, один в военной форме, наверное, - отец. Все громогласно обсуждали, какие блюда кушать, выбирали их долго и нудно, задерживали очередь. На этом вот диване, где сижу сейчас, разговаривали мы с Пелепенко, когда я повстречал его здесь. Он тогда тоже дежурил, в стационаре, я ему позвонил, он прибежал. Мне было приятно, - есть хоть кому то открыться, посетовать на трудности первоустройства. Сам, конечно, выбрал. За Полярным кругом открывались такие блага, о которых в городе на Неве, где я жил , нельзя было и мечтать. Зарплата тут вырастала до значительных размеров, к окладу прилипали проценты и уже через три года можно было получать в два с половиной раза больше. Такими подсчетами занимался я еще в Ленинграде. Тамошние средства приводил в бешенство и самым приемлемым способом существования была работа на две ставки , а то и больше. Так получалось в летние месяцы, когда за отпускников разрешалось заместительство, да ещё было внешнее совместительство в соседней больничке, по ночам, благо справку туда выдавалась на год и бухгалтерия про неё забывала. Через несколько дней после нашей первой встречи я сидел у Пелепенко в гостях. Пили коньяк, вспоминали общих знакомых, учебу… Понравилась его симпатичная жена, уютно обставленная квартира… Нет, Пелепенко, конечно, не будет возникать, не станет раздувать этот случай на площади в невыгодном для меня свете…Вызовов больше не поступало. Были перевозки, но их обслуживали фельдшера. Наступил вечер. В убогое здание «скорой», где ещё размещались рентген и стоматологический кабинет, стиснутое новыми корпусами, заглянуло предзакатное солнце. Оно словно высветило моё состояние- ничего, мол, страшного не произошло, вылезем и на этот раз; редко, что ли , умирают, тем более при такой работе…Дневное оцепенение меня покидало, дрожь внутри прошла и я стал спокойнее обдумывать перспективы своего положения здесь. Работать выездным врачом оказалось нелегко. Приспосабливаться, приноровляться приходилось вот уже более полугода, а самое сложное ещё ждало впереди, хотя ,казалось , наоборот - трудности преодолены. Пережиты короткая осень, длинная темная зима, заканчивался уже второй месяц весны, а обосновался и освоился я только в одной , «своей» смене. В остальных трёх других чувствовал себя неудобно, неловко – каждая имела свои привычки, атмосферу, порядки. Одна доброжелательная, другая –ершистая и вечно недовольная, третья – разбитная и с матерками, четвертая –деспотичная, оплот начальства. Я попал в доброжелательную, с «голубой кровью», - как её называли. И вначале, действительно, отношение ко мне было хорошим. Но тем не менее- одни и те же лица, по двенадцать часов в сутки, в перерывом, «день-ночь», -надоедали до тошноты. В широком коридоре, разделенным пополам перегородкой на прихожую и буфетную , и с диспетчерской-залом сбоку ,- толпились, ходили из угла в угол, маялись фельдшера, шофера, один или двое врачей , санитарки, а днём ещё – заведующий со старшей, фельдшерицей. На последнем, двенадцатом часе, когда смена подходила к концу , между врачами завязывалась безмолвная психологическая дуэль, - кому же последнему «повезёт» ехать на вызов? Нормально было выехать в восемь или около того, чтобы можно было возвращаться не торопясь, зная, что другой врач обязан будет выехать на следующий призывной звонок, если тот, конечно , окажется срочным, требующим квалифицированной помощи. Диспетчера знали и понимали, что если не «срочно», нечто и торопиться… Но понимали не все… И если уж выезжал последним, то непроизвольно, в спешке, начинал торопиться, ошибаться, нервничать и что-то важное , существенное упускать. Обманное чувство конца глушит трезвые мысли и немудрено сорваться даже на простой крик, истерику, а потом схлопотать жалобу за грубость. Двенадцать часов – не простые шесть с половиной, как, например, в поликлинике, - тут привыкнуть нужно. Кузя говорит, - пропустишь такой вызов, - не расплатишься. Лучше плюнуть на всё и глядеть в оба – в несколько раз внимательнее, чем обычно.
ГЛАВА ВТОРАЯ. Кузя
Кузей зовут Кузина Владимира Петровича. Я им заинтересовался еще до личной встречи, много про него было разговоров, а сам он пока пребывал в отпуске. Кузя был героем анекдотов. Или наговоров. Если кто-то что-то нехорошее сделает, - накурит там или конфеты съест со стола, - валили на Кузю, даже если он имел алиби, находился где то в другом месте. Разудалым и смешным он оказался и наяву. Когда я его увидел в первый раз, лицо мне показалось все равно знакомым. Потом я понял , откуда. Кузя внешним обликом напоминал дирижера Светланова. Только в отличие от мастера культуры его лицо всегда сияло улыбкой и цвет его физиономии был всегда красным, под «кирпич». Приземистая коренастая фигура, постоянный каламбур, прибаутки дополняли этот колоритный, сочный портрет. Приговаривая «кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт» , он укладывался спать на смене, будь то день или ночь, и добавлял , что будет читать произведения Храповицкого. Я восхищался его эрудицией, потому что действительно знал про такого писателя конца девятнадцатого века, но как только раздавалось богатырское звучание дыхания Кузи, едва тот касался подушки , всё сразу становилось ясно. Книг Кузя не читал вообще. Во всяком случае на «скорой», как это делали многие, - перелистывали хотя бы спецлитературу. Кузя играл только в карты и смотрел телевизор, в основном мультики. По карточной части, бывало, схватывался нередко с шоферами, в драках, спуску никому не давал, но и на него не обижались, а лишь только подсмеиваясь , надсмехались, кто только мог, а он подтягивал при этом по-петушиному : « я – К –у-у-у-зя! я – Ку-у-у-у зя!…»,этим как бы всем напоминая, чтоб не забывали его кличку. Остроумия и душевного расположения у него было достаточно, но сочеталось это, - и это не каждому было заметно, - с тоской одинокого человека, не раз битого жизнью, и ранимого до слез. Детей он не имел, жены фактически тоже, та жила в другом, далёком городе и только отпуска и большие праздники супруги проводили вместе. Долгие часы дежурств вместе как то незаметно сблизили нас. Его бесконечные рассказы и чаи, заваренные до черноты, невольно, потихонечку скрепляли нашу дружбу. Пил же Кузя сплошную заварку – бухнет целую пачку в чайничек и размешивает потом ложечкой густую массу, разливает в чашку тягучую густую жидкость. Самое забавное было то, что покупалась эта пачка вскладчину, всей сменой и рассчитана была на две смены, - дневную и ночную. Женщины ругались, Кузе попадало, но как то легко ему всё сходило с рук. Покупали еще и сахар, и выпечку. За столом устраивали общее веселье, шутки. Но долго не рассиживались, тоненьким непрерывным звуком раздавался треньк телефона и мы с Кузей оставались одни. От скуки брались за шашки , крутили комбинации. Как всякий природный русский, Кузя играл хорошо, часто обставлял меня. Я же только учился этой прекрасной и мудрой игре, а Кузя не забывает себя и опять что –нибудь наворачивает, - оставшееся что то от кухни или принесённое кем то из смены. Удивляться приходилось только одному обстоятельству, -почему же Кузя не пьёт. Но скоро выяснилось, что он подшитый, «торпедой», в тело…Кузю, почти не спрашивая , часто посылали от больницы в разные дальние командировки, - за 60, за 80 километров, на участки района, где по каким то причинам не бывало врачей. Так, один раз Кузя уехал в поселок, на берегу реки, где заканчивалось строительство ГЭС. Мирнев, главврач, выслуживался перед районным начальством, а Кузе сопротивляться было ни к чему - он замаливал старые грехи, коих у него было достаточно и о которых он, естественно, не рассказывал, но можно было догадываться. В такие вот отдаленные места удобно было ездить в смене, которая проходила, пока катаешься , туда и обратно. Невеселая порою была дорога – метели , заносы, морозы, колотун в кабине, - сидишь, поеживаешься. Только за середину апреля на небе иногда дольше уже задерживалось солнце, подтаивал снег и откуда то веяло долгожданным теплом… В пятом часу вечера, засветло, разминая от долгого сидения ноги , выпрыгнул я из кабины и шагая по подтаявшему снегу одного из поселков района, увидел Кузю, вышедшему мне навстречу из амбулатории. Поколотили мы друг друга по плечам, поздоровались, обрадовались встрече, хотели поболтать за чаем. Однако мне нужно было торопиться, ехать обратно, почти пару часов и я спрашиваю про больного, ради которого Кузя и вызвал. Немощный из привычного клана «аликов», накачался бог знает чем, может, отравой, и его несёт беспрерывно, да ещё и рвёт без остановки. Полутруп, высохший, с заострившимися чертами, тихим, едва слышимым голосом. Пока я осматриваю пациента, Кузя мне говорит, как бы невзначай и полуробко так , просяще : « возьми еще бабку… с инфарктом.». «Что?» - вырывается у меня возглас возмущения, хоть и понимаю, что это неуместно, сам уже начинаю соображать , как же везти обоих тяжелобольных. Инфаркт у старого человека , -это не радость. Старушку придется положить на низ, вдруг осложнение какое в дороге , придётся массировать, на твердом хоть ложе… Ну а мужичка придётся на подвеску, на носилки сбоку, у стеночки, пусть покачается. Одна надежда на то, что старушки все же выносливие , нежели молодые. В крохотной комнатке тесной квартирки, на перине , утопает бледная, с синевой под глазами, больная. Температура у ней 35 и давление 0. Температура, вроде , однако, всё таки была, но теперь вот «упала». Это объясняет фельдшер, следящий за пациенткой, и подтверждает дочь, озабоченно смотрящая на меня, и с какой то надеждой. Пульса из-за отсутствия давления тоже нет, а больная вдобавок ещё и тучная, так что повозиться и попотеть пришлось изрядно, пока её перекладывали, перетаскивали к салону… Тащить пришлось на одеяле, потому что пролеты лестниц не предназначены для проноса носилок, черт знает, кто проектировал эти подъезды…Пока довез, исстрадался , прямо в салоне поглядывал то на одного , то на другую, Оказалось потом, что переживал напрасно. У бабушки никакого инфаркта не было, а воспалились вены на ногах , вот и ослабла . Впрочем , тромб от флебита всегда может угодить в легочную вену и тогда «эмболия» в лёгком - похуже инфаркта… Потом , иногда , задним временем, вспоминал я Кузе ту « подставу», но и смеялись вместе за этот случай, хоть мне было и стыдновато, что не разобрался, понадеялся на опыт Кузи, ведь тот работал на «скорой» уже с десяток лет…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Мирнев. Денисов.
Утром двадцать шестого я прилетел и к десяти часам сидел в приёмной. Вид имел раздавленный, рейс откладывали всю ночь, торчал в Пулково. Сейчас, на стуле, отдыхал. И строил планы. Мне не мешали хождения людей, открывания-закрывания дверей, телефонные звонки, но всё же тревога понемногу одолевала, - я не представлял, где же сегодня буду ночевать. Надеялся на содействие Мирнева. Он уже показывался два раза, проходил мимо, из кабинета и обратно. В первый раз только молча кивнул, приветствуя, или обещая таким образом принять, а увидев меня сидящим снова, отослал к Денисову. Мол, тот пусть разбирается и определяет, раз уж «есть договоренность». Встав со стула, и собираясь у раздевалки , я старался бодриться. «Значит», - думаю – «Мирнев позвонит Денисову и тогда меня устроят… Ну , конечно, Денисов проще, демократичнее, с ним и говорить можно по- свойски…» День разыгрался, стало светлее. Но солнце не показывалось, небо оставалось серым. Снег на дорогах превратился в грязь. Я был в туфлях и ноги мои разъезжались в стороны. В Ленинграде снега еще не было и о зимней обуви я не подумал. У остановки толпились люди. Я не сразу сообразил, где же на площади останавливается автобус и нужно было примериваться, чтобы угодить точно к дверям салона. Народу скопилось много. Легковых и других машин тоже хватало. Большой город, расположенный рядом, казалось , выплескивает из своего нутра бесконечную движущуюся технику и здесь, на междупутье, городок вроде бы мешался, теснился - между заливом, речкой, сопкой с одной стороны, мостом с железной дорогой, и путепроводом над ней - с другой. А в середине потоков и находилось место, именуемое площадью. Той самой, на которой мне потом придется реанимировать больного, но тогда , в первый день моего приезда на работу, я ,этого, конечно , не знал. Подъехал забитый до отказа автобус. Маршрут аэропортовский и поэтому такой многолюдный, хоть и в будний день и не в пиковое ещё время. С трудом втиснувшись, я оказался на задней площадке, зажатый сумками и перед собой – высокой спиной в болонье. Запах от нее напоминает юность, когда в моде были такие плащи и я ещё только студент первого курса… Очередной ухаб воспоминания прерывает и я возвращаюсь к настоящей несладкой действительности. Самая первая забота – о приюте на ночь. Где же все таки разместиться и поможет ли Денисов? Должен, да. Именно он завлёк, заманил меня сюда, нагородил : «проценты, коэффициенты…» Но основное , чем взял, так это должностью главного врача больницы , которой руководил. Ему эта работа поднадоела и поджидала другая, более тепленькая и выгодная, без головной боли и с окладом за двести. Карьеру главврача поселковой больницы он закончил , выбил всё, что можно было - просторную квартиру, престижную марку «Жигулей» , одежду побогаче…
- Привет, привет ленинградцу –Денисов сразу протягивает руку, как только я появляюсь в его кабинете. Серый костюм его модного покроя, рубашка светлая с галстуком и бородка клинышком выдают в нем преуспевающего администратора. – А, бороду сбрею, Как доехал?
- Хорошо, - соврал я и поспешил перевести разговор на другую, более близкую мне тему, уже достаточно расдасованый бесплодным сидением у Мирнева и , когда увидел, как Денисов куда то засобирался, спросил напрямик : - Где жить то буду ?
- Сейчас машина подошла, нужно по срочными делам, поедем со мной, в дороге пo-
говорим
Но в пути разговора не получилось. В машине, кроме шофера. находился молодой лейтенант с опухшим лицом и пересохшими губами. «С перепою» - сразу пронеслось в моей голове. Сначала Денисов нас познакомил, на что я не имел ни малейшего желания, потом они стали разговаривать, снова будто не замечая меня. Машина выехала за окраину поселка, мимо кладбища, подкатила к высокому зданию, с железными воротами сбоку и колючей проволокой на ними. Денисов исчез в доме и на долгое время и я, от презрения с рядом сидящему, стал спрашивать, какая нужда привела сюда, на что тот с готовностью и горькой усмешечкой отвечал , выпуская сигаретный дым, что женщину , мол, ищет, которая наградила его известной болезнью и которая, по сведениям , работает в этом учреждении. А Денисов от него зависит, по части мер противопожарной безопасности. Всегда можно санкции применить, нарушения зафиксировать, штрафы наложить. Мне вспомнилась вывеска в поселке –«Военизированная пожарная часть» и я всё понял. Денисов, наконец, появился. Никого он там, внутри не нашел, лейтенанта не обрадовал и попросил шофера отвезти его домой. Обернулся ко мне и запросто оправдывался, словно забыв поздороваться :
- Нужно на обед, а потом решим как нибудь. Езжай сейчас к Мирневу. Он устроит, у него и общежитие есть.
Я снова катил обратно, к Мирневу. Так никуда и не определившись. Опять по тому же автобусному маршруту. Наскоро перекусив в закусочной на площади, снова сижу в приемной главного врача района. Его на месте нет, но «скоро будет», уж после пяти часов точно. Так уверяет секретарша. Я с ней разговариваю и она подтверждает, что правда, есть место в общежитии медиков, там жил врач со «скорой», но сейчас уволился. А кроме «скорой», словоохотливо добавляет секретарша, есть ещё место участкового врача в ближнем совхозе, там и квартиру дают. «Мне и так дадут» - самоуверенно рассуждаю, продолжая верить в слова, сказанные Мирневым, когда я впервые сидел у него в кабинете. Тогда , примерно с месяц назад, когда мы с женой целый день пробродили по холодному незнакомому городу. Накануне вечером нам удивительно повезло – мы сняли номер в гостинице, на двоих, буквально через полчаса, как только сошли с поезда. Такое везение объясняли судьбой, - что, мол, она снизошла к нам, за страдания последних лет, сколько ж можно? Но потом не заладилось. Сначала, с утра, когда мы появились в Облздраве, нам с ходу предложили ехать в ближайший город, за сто двадцать километров. Мы кинулись на автовокзал, купили билеты только на завтра, а пока было время, -опять искали работу, но по другим ведомствам этого мрачного и неуютного города. Были в железнодорожной больнице, в госпитале, в поликлинике водников. Там ,узнав, что мы были санаторными врачами, посоветовали обратиться в профилакторий судоверфи, что за городом. Поехали туда. По дороге, сразу за окраиной, увидели, спускаясь на автобусе с горки, маленький стиснутый городишко. Поинтересовались , что за место. «знаменитый город», -говорят, - «с древним названием».Запомнилось . В санатории-профилактории вакансий не оказалось. Подсказали, что вечная нехватка врачей в местной районной больнице, и теперь там опять кто-то уволился… Успели в тот городок, который проезжали, в ту больницу, где увольняются и к шести часам были приняты Мирневым. Тот как будто заворожил. Обещал работу, жилье и всё, всё , всё. В общем – захотелось ему поверить. Надоела болтовня в Ленинграде. Ставка курортного врача, самая низкая по тарифу, приносила мне в аванс 50, а в получку каких-то сорок или тридцать жалких рублей, а на такие деньги в северной столице существовать было невозможно. Мы нищенствовали, считали копейки. Решили искать какой –то выход… Думалось в бессонные ночи – что же такое предпринять? Кроме как по врачебной , ни на какой другой работе трудиться не позволялось. Такая вот нескладуха. Раз получил диплом, лечи людей, - в стране нехватка медицинских кадров. А куда податься, чтоб сохраниться в Ленинграде? Было два пути –заграница или Север. За кордон , в соцстраны, направлял военкомат и я отправился туда. Там вопросами набора занимался майор Рожков. Узнав, чего я хочу, он попросил принести документы и лекарство от диабета, заграничное, югославское. Согласившись, я и не предполагал, что препарат окажется таким дефицитным. Достать его было нельзя. Я бегал в аптеки с собственно подписанным рецептом, заигрывал со старшими медсестрами в санатории, использовал даже тестя, инвалида войны, переспросил всех знакомых врачей, но лекарства приобрести так и не смог. Звонил Рожкову, оправдывался, что пока не получается, но вот обещали , что «вот-вот»… Но время шло, поиски я прекратил, потому и в военкомате не появлялся. Оставался Крайний Север. Я разворачивал карту СССР, отыскивал пунктирную линию, -полярный круг, - и отмечал города повыше её. Точки и кружочки распределялись неравномерно - единичные справа, и до десятка-полутора – слева и сверху. Отослал письма запросы, сообщая данные жены и свои. Дни проходили, ответов я не получал и жить становилось невмоготу. Удивительное свойство психологии – если мысли свихнуты на перемены, их уже не повернёшь. Все помыслы, все устремления сводились к одному – сломать сложившийся стереотип, вырваться из проторенного, но убогого существования, и к новой, неизведанной, полной неясностей дороге, с пугающей до простоты надеждой - побольше заработать. С детства ничего не имел, только что не голодом жил, да и одежда не ахти какая . И всё - радостей больше никаких. Даже велосипеда своего не было, кататься научился уже почти взрослым; на коньках никогда не стоял, и не представляю, что это такое – скользить по льду . Магнитофон приобрел в десятом только классе, на заработанные за лето деньги. Теперь то вот для чего? Хоть книжек накупить, нет – грезилось большее – машина … Появился Мирнев. Отослал меня в кадры : « пиши заявление, на «скорую помощь», и видя мое вытянутое лицо , добавляет: «Пока…у Денисова повертишься, понаблюдаешь, потом и примешь,,, дела». Кадровичка, маленькая, толстая, с надменностью в лице, с ходу возражает: « Какое ещё заявление? раз нет прописки! нет указания!» Я снова к Мирневу, а тот уже в коридоре, в кожаном пальто, мне навстречу. Лицо довольное, выражение панибратское – « Давай, мол, дела на завтра, сегодня – шабаш!» - руку пожал и скрылся, я даже опомниться не успел. Лихорадочно стал соображать о бедственном своём положении. С чем приехал, с тем и остался. Как же неудачно! Вот влип!..
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Азанчеев. Бай.
Не засыпалось. Несмотря на хлопоты и нервный день. Скрипучий дерматиновый диван продавливался, удобного положения не принять, и перегородка от шума не спасает. Старое изношенное пальто отдает неприятным запахом, звук из телевизора раздражает. Программа для тех , «кому не с кем спать» - сначала интересно было смотреть, а теперь вот мешает. Странно , крутят все чаще не односерийные… Что ж по несколько ночей кряду не спать? И так голова кругом – слишком напряженный период жизни. Когда меня в неведении оставил Мирнев, я ещё ухватил «птицу счастья» – место в гостинице, в городе. Правда , только на сутки, но это «правда» растянулась на неделю. Дольше тянуть было нельзя и Денисов определил меня в другую гостиницу , ведомственную, в аэропорту, рядом с поселком. Там начальник попал в какую то зависимость от больницы и дело решилось быстро. Переселение мне ещё предстояло, а пока я пытался уснуть в первую свою ночную смену, - на диване, в закутке. Сон не приходил, в голове картины вчерашнего, первого моего рабочего дня. С утра , после ночевки в гостинице, меня снова направили в «кадры», а оттуда – к заместителю главного врача по району Баю. Странная фамилия, но она удивительным образом подходила к облику – тугой животик, бородка редковатая на круглом лице. Бай, увидев меня, вызвал Азанчеева. Тот прибежал , маленький, хромой, с белыми волосами, такими ,что не сразу определишь , седой он или альбинос. На лице у пришедшего была натянута маска -угодно-подобострастная для начальства и отрешенно-неподкупная - для подчиненных. Бай махнул рукой , показывая на меня, Азанчееву и тот как по мановению волшебной палочки, будто после недолгой разлуки, заговорил со мной :
- Я то думаю, какой такой новый врач, к нам на « скорую» - работать некому… Пойдем, - взял меня за руку и повернувшись на замечание Бая, добавил , - Все понял Григорий Ефимыч. Конечно, конечно, проведу.
Про хромоту мне потом рассказал Пелепенко, в героико-романтическом ключе, как Азанчеев после травмы разрабатывал ногу , массировал, разминал. Позже, от других , я выяснил, что ногу Азанчееву прострелили, на охоте, по пьяному делу ,и что ему потом платили целый год, по больничному, - Бай его «прикрывал».
- Санитарной книжки у тебя нету – утвердительно-вопросительно продолжал мой новый непосредственный начальник. Я мотнул головой – Ну так мы её сейчас сделаем. У поступающего на работу должна быть санитарная книжка –
начинались первые наставления. После рейда по кабинетам, в поликлинике, у меня появилась санитарная книжка, с заключениями специалистов и даже с датами и результатами анализов. В отделении «скорой», в центре большой диспетчерской стоял такого же роста, как и Азанчеев, но плотный и с восточным типом лица, человек. Это был врач, по фамилии Ким. Ему и передал меня Азанчеев, вводить в «курс дела». Ким хотел меня послать за бутылкой в честь начала моей работы, но видя мой неуступчивый вид, предложил сыграть в карты. Колода была старая , замусоленная, - играть, значит обрекать себя на неудачу, тем более в «очко».Но тут поступил вызов и мы поехали. Ким начал меня «вводить в курс» . Приехали к ребенку с истеричкой-мамашей, потом выезжали к старой женщине с давлением. Ким лечил неверно, неграмотно, ругался нехорошо при больных, тащил старушку зачем то в больницу, - гипертонию можно было откорректировать и таблетками, я этим занимался в кардиологическом санатории… Бедовым оказался этот Ким. На «скорую» его перевели из психиатров, он лечил алкоголиков внушением. Те выпивали при нём , в кабинете, а он говорил, что водка – «гадость, что противно …», но ничего из «внушения» не получалось и Ким с горя напивался вместе с пациентом…Азанчеев работал до четырех, и я ушел вместе с ним, а потом вернулся, уже на свою ночную, рабочую и полную смену... Так закончилась моя «подготовка» на врача «скорой» - два-три вызова с кем-то и полный вперед – одному, с «песней». Такая вот метаморфоза. До санатория работал акушером, в родильном отделении. Там люди появлялись на свет, а тут чаще – уходили , туда , в небытие. Вполне логичная перемена. «Скорая и неотложная» могла потребоваться каждому, на день и ночь, и в любых условиях. Но раньше люди умирали чаще , когда могли бы жить, - потому что на «скорой» работали стоматологи, санитарные врачи и даже ветеринары. Никто не шел на такую низкооплачиваемую работу, да еще с ответственностью за жизни. Здравохранению пришлось перестраиваться именно здесь , гораздо раньше 85 года. Специальность ввели в номенклатуру, стали готовить кадры, соединили , где надо «скорую» и «неотложку»…И повысили, что самое главное , зарплату. Переименовали больницы, соединили стационары со станциями. Я и попал под эти перемены. И удержался. Занимался потому что кардиологией, хоть и в санатории, но всё – к лучшему… Хладнокровие акушера и знание сердечных хворей уберегли от падений, которым подвергались многие врачи, прошедшие сквозь «чистилище» «скорой», здесь , на Севере. Ага, загубил кого-то, - по незнанию своему или больной так захотел; по неопытности, -вылетай отсюда , с позором. С такими вот мыслями и забылся тревожным сном под гамлетовские монологи, - показывали фильм Козинцева, шестидесятых годов… Через неделю я встретил Бая вечером у места своей новой работы Миновали ноябрьские праздники, но какая то была тревожность вокруг, ожидали чуть ли не войны. Бай дежурил как представитель администрации. В диспетчерской висел портрет, с траурной лентой и красным бантом. Лицо с черными крупными бровями и глазами навыкате, которому поклонялась вся страна, теперь вносило какой то странный непонятный страх и неясность будущего. В гнетущей атмосфере даже разговоры велись вполголоса , а на экране телевизора один Светланов с оркестром и кажется, что это Кузя руководит музыкантами и потрясает торжественно руку в знак небывалого и мучительного освобождения от затхлости, духоты, маразма…
ГЛАВА ПЯТАЯ. Тая и К о
Сердце трепетало будто птичка в клетке – часто и беспорядочно. Я выбрал еще одно лекарство, более действенное… Но и осложнений с ним, если что-то, - тогда?!… Стал всё таки вводить, очень осторожно и медленно, посекундно держа руку на пульсе. И вот под пальцами едва уловимые толчки становятся полными и ровными. У самого отлегает от сердца, уф! « Доктор, когда вы приезжаете, мне всегда становится легче. Когда вы дежурите? Я всегда только Вас и буду вызывать…» Старушка сидит на краю постели, в маленькой комнатке своей однокомнатной квартирки, обложенная подушками, шумно, с присвистом , дышит… Жить ей осталось немного и всякий раз, появившись тут , продлеваешь её и без того безрадостное существование и снова, в который раз , клянешь медицину за бессилие и переводишь свое дыхание, радуешься, что она не умерла у тебя на вызове и втайне надеешься, что к следующей смене её уже не станет и она не будет тревожить. Но к ней снова посылает безжалостный диспетчер и тебе снова те переживания, как и в прошлый раз. Старушка живет одна и поэтому приходиться хозяйничать - искать тряпку, чтоб сделать внутривенно; бегать на кухню отыскивать ложку для осмотра горла, чтобы , не дай бог , не пропустить ангины или абсцесса. Думаю на её слова вот сейчас : « как чуточку внимания, так для себя нехорошо…» Но тут же одергиваюсь, вспоминаю свой главный принцип – делать на вызове для больного всё, что от меня зависит, чтоб потом не корить себя и не терзаться. От смрадной затхлости квартирки выбегаю, прикрывая вечно незапертую дверь, спускаюсь по лестнице ко входу, светлеющему внизу. Подъезд открыт и ночь бела. От залива тянет йодом, как в Крыму. Предвкушая отдых, открываю дверь салона, ставлю чемодан, потом открываю спереди, взлетаю на сиденье. Шофер заводит мотор, машина дергается, но тут же притормаживает,- из лабиринта домов приходиться выбираться медленно, на малых оборотах. Мое летнее ночное дежурство продолжается. Сегодня я с Кузей. Так в периоде отпусков бывает редко, но случается. Значит, устану не сильно. Послушаю его байки, потом улягусь на передышку – вызова ведь пополам… Когда я появился перед деспотом-диспетчером, она мне тут же приказывает дежурить в приемном отделении. Дела невеселые. Оказывается , пока я ездил, звонил зам. главврача по лечебной части и велел поставить в «приёмник» меня. Врача, стоящего в графике, уже нет – уволен. Нужно исполнять приказ. « Голубая кровь», диспетчер Карелова – непреклонна. Ее не уговоришь, не спихнешь. Сидит своим уплотненным задом на стуле, как приклеенная, строгая и принципиальная., как закон. Ответственная. Себе в смену подобрала таких же. Все на букву «К» - Костистая, Кабакова, Кушакова. Костистая на короткой ноге с Мирневым, бегает к нему с докладами по любому поводу. Кабакова ,- тихая, маленькая , словно мышка; заседает в парткоме, что там решат , она и поднимает руку; занимается подпиской. Кушакова самая интересная, - на первый, однако, взгляд. Стройная , красивая, веселая. Тая, Таечка, Таисья. Умеет разговор поддержать, вперед врачей не лезет. Умно рассуждает , кокетничает в меру. Не сразу ее и раскусишь. Три года с ней работал и только в конце разобрался. Как из сказки о кривых зеркалах – ничего не видно вроде… Завистливая, непомерно гордая, надменная даже, злопамятная… И все вместе они подсмеиваются, - то над одним , то над другой. Кузя у них вообще – изгой. Одна лишь только такая смена. Лощеная снаружи, трухлявая внутри. Занимаются по утрам физзарядкой, поднимают врачей в самую рань, в семь часов, когда еще можно поспать. Чай пьют без сахара, но с карамельками и сухарями, сгоняют калории… Кузя отчего то очень веселый. Ну точно – попахивает от него. Карелова и Тая заметили, пресекли. Диспетчер посылает Кузю в приёмный покой – снимать пробу на алкоголь. Может, Петрович и не пьян, по – настоящему, вполне бы мог покататься по вызовам, к утру бы выветрился, но против «голубой крови» не попрёшь. Выходим с ним на воздух, обсуждаем положение. Ведь проверять его должен я, как врач приёмного, и после обязан делать вывод, писать документ. Как назло мне так вляпаться – отправлю его домой с положительным заключением, буду трудиться на два фронта, не смыкая глаз; не напишу, как есть ( ведь несет же от него!) – потворствую пьянству, не проявляю бдительности. «Сходи к Баю» - советует Кузя, - «он в неврологии лежит, радикулит лечит…» Отпросясь у Кареловой, отправляюсь к Баю. Тот расположился в отдельной палате, с раковиной и близким , для сотрудников, туалетом, в закуточке от всех других больных. Постучался. Услышав «да», - вошел. Койка, тумбочка, стол, стул. Маленький телевизор, книги, журналы, - как на курорте расположился. Кто длительно сидит, тем и радикулит в награду. Шоферам и начальникам. От кресел ,от полноты, от хорошей жизни. Болезнь начальников. Мне Бай неприятен. Именно он «посодействовал», чтоб меня не поставили главным врачом вместо Денисова, - та история подзабылась, но всё же гнетет, режет по самолюбию, по мыслям утраченных и призрачных иллюзий…
- Поправляемся? – мой наигранноо-участливый тон не принимается, Бай смотрит с равнодушием, сухо кивает, как на приеме в собственном кабинете :
- Что хотели, доктор? – без имени – отчества
Я смешиваюсь. Какая то заданность, привычка к ситуации, слишком знакомой и неприятной. Как будто я в чем то виноват и пришел оправдываться. Бывает так в такой работе, как на «скорой». Будучи свидетелем ссоры, потом оказываешься в ней виноватым. Шофер поругается по старой соседской привычке с больной, а мне ставят на вид – «почему не предотвратил, не пресек?…» Не без труда и сейчас выравниваюсь в объяснениях : «чем , собственно, заслужил такое отношение? почему унижаюсь?» Бай отстраняется. Он , видите ли, ничего не знает и не обязан вдаваться , - он больной. Что хочешь ,то и делай. На то ты и дежурный врач, 300-коечной больницы. Говорю зачем-то «спасибо» и выхожу. Задал же Кузя мне задачку! Как порою на вызовах – неразрешимые проблемы. У старушки в девяносто лет – перелом бедра, в типичном месте, - шейке. Везти- плохи будут её дела и не везти – тоже нельзя. Старушка так и так - погибнет. А с детьми морока еще похлеще. Дыхание сиплое, ребенок синий, мамаша в больницу не соглашается . Сделаешь укол – ребенку лучше, и уж тогда в больницу не уговорить. Но улучшение временное, процесс сразу не задавишь, и приходиться уезжать. Однако при этом говоришь, что дитя может «умереть». Метод жестокий, но действенный, влияет на подкорку сознания. Через час – другой снова звонят и уже соглашаются на стационар…Такова практика медицины – лавируешь между рифов. Договорились с Кузей, что он уходит, а я объясню, что сбежал, не захотел обследоваться… Впишут , конечно , прогул. Но он у Кузи не первый…Бай не отстранялся, когда меня разбирали на лечебно-контрольной комиссии по поводу мужчины, которого я реанимировал на площади. «Накапал» на меня Пелепенко. Никак от него не ожидал. Впервые за десять лет врачебной практики я оказался в обвиняемых – меня принародно стыдили, унижали, оскорбляли, обзывали санитаром и лодырем. Насчет санитара верно – врач скорой и носильщик , и уборщик. Самым главным желанным чувством на этом «процессе» было то, чтобы он поскорее закончился. Говорят, говорят, - не могут наговориться. У Пелепенко- уверенно- наглый тон, Азанчеев говорит холуйскими фальцетом, Бай – твердо поставленным голосом, не знающим возражений. Дают слово мне. Как приговоренному, в последнюю очередь. Хочу сказать, что виновата администрация, что не оснащает, как надо, линейные бригады, что врачей «сажают» на ответственную работу без подготовки… Но ничего такого не говорю, мямлю что-то наподобие «исправлюсь» и «больше не буду». Выносят решение – выговор. За нарушение трудовой дисциплины, как будто, а - не за незнание, неумение. Но такой графы в кодексе о труде нет, потому и лепят лишь бы что. В конце выговора приписка, что если подобное повториться, то будут ставить вопрос о несоответствии, о пребывании в должности. Таков вот финал разбирательства, будто я проштрафился , или проворовался, на какой то руководящей работе. Морально раздавленный, добрался до своего убогого жилья, рухнул лицом вниз на подушку и долго так лежал, ни о чём не думая. Отходил, оттаивал. Даже слезы проступили, - с надрывом так, с подвывом , - поскулил. Но подошло время идти за сынишкой, в садик и я весь подобрался. Сжался, сконцентрировался, чтобы никто не заметил моего настроения, не видел моей слабости. Нужно было, наоборот ,радоваться своей медицинской осведомленности, что где колет , или болит. На все подобные вопросы, знаешь, слава богу, ответы. И живешь без истерик и неврозов: пусть другие пропадают и по глупости радуются в своих обставленных квартирах, в похмельи, в табачном дыму, а я буду жить по-другому, по – нормальному. Я знаю почем что. Не отступлюсь. Но белый халат опостылел. Хочется сорвать его с себя, сжечь , растоптать, уничтожить и жить спокойной обыденной жизнью, как многие; не мучаться и не страдать
за хвори других людей… Вечером нужно было идти на смену, снова придется видеть пьяные лица, кровь Расширенные от ужаса глаза; опять нужно будет слушать истошные вопли, ощущать гадкие запахи мочи или рвоты…
Когда Кузя ушел, стало совсем скучно. Звонили только о температурах и на вызова ездили фельдшера. Сначала Кабакова, за ней - Когтистая, потом – послали меня с Кушаковой. Одна беда за другой, дальше – больше. Зря радовался, что было хорошее настроение в начале смены и вот – вышло неудачное дежурство. С ручейков прорвало, полилось и хлынуло. Так всегда .Кого-то там зарезали. Полосы прямо закономерны. То сердечники вызывают, то раковые заумирают, то психи разбуянятся, а теперь вот – «криминалы» пошли. Подъезжаем к старому деревянному дому на окраине. Внутри темно. Ведёт соседка. На полу в комнате, прислонившись спиной к дивану, сидит молодая женщина с распоротым животом. Из раны , будто клубок змей , вывалились кишки. Пульс едва прощупывается и только на шее – у сонных артерий. Женщина уже хрипит…Под ней запекшаяся кровь и ее так много , что скользко ступать. Оттаскиваю ползающих у ног двух годовалых детей, которые беспрерывно орут. Заголосила и Тая : « Ой! Все! Ой! Какой кошмар!!» Соседка мечется. Одному мне приходится придумывать что-нибудь разумное. Отсылаю соседку к машине за носилками, приказываю ей громко и крепко, иначе не «врубается». Сам набираю шприц, всё, что есть, - три ампулы преднизолона. Конечно, это недостаточно. В артерию не попасть, - делаю прямо в язык, как учил Пелепенко. Кое в чём всё таки «везет» - площадки лестничные широкие и носилки разворачиваются быстро и удобно. Больная хирургическая, реанимационная, но мне всё же её придется описывать, как врачу приемного покоя. По рации сообщаю, пока едем,чтоб готовились принять. Довезли еще живую… Летом дверь диспетчерской открыта прямо с улицы, с боку. Через неё попадаю внутрь, почти не соображая куда. Но в приёмном делать нечего и я пришел на свое законное рабочее место, вместо Кузи. Пока точно не знаю, но чувствую ,что с «распоротой» поступил правильно. Да и реаниматолог другая врач, доброжелательная женщина, недавно устроившаяся… Я не «ойкал», как Тая. Тогда бы наверняка что-то не так сделал. Я – врач действия, мне не следует так страдать и мучаться сомнениями. Теперь почти автоматически выполняю то, что действительно только необходимо и нужно. Карелова мне опять с порога говорит, что поступил вызов на автоаварию.
– Да, да – машинально соглашаюсь и диспетчер не торопит, понимает, что нелегко.
Я и раздражен и подавлен пока. В приёмном такие маленькие проходные комнатки, что вольно-невольно встают в сравнение с широкими коридорами дома на окраине, постройки 50-х годов. Сестра в приёмном тоже одна , без санитарки, ворчит…
- Что там за авария?- спрашиваю уже более спокойней, пока полощу руки над краном,смываю запекшуюся кровь. Мытье рук всегда приносит успокоение, - ещё с акушерских моих лет.
- Автобус столкнулся. Ну давайте же быстрее, ну что Вы!
- Сейчас – отвечаю и уже бегу в туалет, который в конце коридора и там ещё нужно
включать свет, потом снова ополаскивать руки. Но через две минуты я готов, сижу в машине рядом с шофером, и уже с Кабаковой в салоне. Пытаюсь с ней шутить, но это , чтобы отвлечься, -нервное. Вижу как закрывается железнодорожный переезд, но мы с «мигалкой» и дежурная машет рукой : «Проезжайте!» Машина ревёт в гору, в сторону города. С этими авариями часто, однако, обходится – или пострадавших уже увозят, или вообще нет никого нуждающихся в помощи. Вот и теперь как будто никого не видно. Автобус стоит поперек дороги, к обочине «носом», напротив него – МАЗ. Два милиционера. Один мужчина ,с завязанной рукой, машет, чтоб остановились. Да , вроде ничего. Открываю дверь. Накрапывает дождь и поэтому темновато. Махавший мужчина вместе с милиционером подводит к обочине, где стоит МАЗ. Там лежит девушка, - неподвижно, с кровоподтеками на голове, лице; из носа – видна кровь. Самое главное, - отмечаю по себя, -она дышит. Прерывисто, редко, но дыхательные движения заметны. Рядом сидит и качается бабушка, из стороны в сторону, стонет. Я приседаю на корточки- начинаю работать. Кабакова меряет давление у девушки, я осматриваю и её, - так , как слышал на лекции у травматолога - ощупываю голову, руки-ноги, грудь , живот, таз. Вдруг меня тянут за рукав и просят ещё куда-то. Подошел парень, - у него лицо в крови, просит помощи. Какая то женщина кричит через дорогу : «доктор, помогите!» Я иду на другую сторону от шоссе и вижу, как под ним, в канаве, вповалку, лежат, прямо на траве, - десятки людей, группками , по два , по три человека. В белом халате никого нет. Я – один. Странное чувство беспомощности: что предпринять? как помочь? кого? куда везти? Машинально начинаю делать обход – а это и оказывается самым верным решением – останавливаюсь около каждого, всматриваюсь в глаза, лицо, туловище. Вдруг внутри во мне слышен голос, звучный и раскатистый: « главный принцип при массовых поражениях, - сортировка, сортировка и еще раз сортировка. Кому нужна помощь в первую очередь, кому во вторую, кому вообще никто не нужен, только священник…»Да, точно, слова Пирогова из опыта Севастопольской компании, это любил повторять на лекции профессор по курсу военно-полевой хирургии… Я уже осваиваюсь – даю распоряжения, кого нужно подносить к обочине, кто сам подойдет, - я знаю, что мне делать, я сумею. И вдруг вижу подъезжающие одна за одной машины «скорой» из города, из областного центра. Как танки, в решающий момент боя, когда наседает враг и нет сил его сдерживать. Классический эпизод из фильмов тех лет – «Офицеры», «Щит и меч»,«Майор Вихрь»… Не делят на своих и чужих – беда общая, ЧП. Я погрузил ту, первую, девушку, с сотрясением; бабку, мотающую головой и ещё троих легких – одного в кабину с шофером, других – в салон, где расположился и сам, возле девушки. Оставшуюся часть ночи я не спал – мерещилось поле брани апокалипсиса атомной войны и я один, в белом халате ,вокруг трупов… Утром , в семь часов ,снимал пробу на пищеблоке, завтракал кашей, потом сдавал смену в двух местах – в приёмном и у себя. На субботнюю смену пришел Азанчеев, подрабатывать , помимо заведования. Я ему ничего не сказал про Кузю. И так узнает, доложат. С дурнотой в голове вышел на яркое утреннее солнце, хохотал без удержу на пустяшные шутки шоферов. Разряжался…
ГЛАВА ШЕСТАЯ. Последняя
Масштабы, простор, размах. Операторская в нескольких больших залах, с прозрачными стенками- перегородками. Всё просматривается, а неумолчный шум аппаратов и разговоров слышится уже на лестнице. Звуки усиливаются, когда мы попадаем в длинный коридор перед первым залом.
- Это у нас центральная диспетчерская. Здесь раздаются все звонки, набираемые по «03» с любой точки города. Каждая из телефонисток по образованию фельдшер, это понятно, но вот там сидит старший диспетчер, так он по образованию врач…
Мы восхищаемся, проходя мимо этого неумолчного звука…
- … диспетчер определяет какой вид помощи необходим и какой транспорт выделять.
Давно, кстати, добиваемся того, чтобы телефонистам доплачивали. за вредность, как связистам. Здесь, - мы входим в коридорчик с другой стороны зала, - прием кардиограмм с тех квартир, где есть телефон, пленка тут же расшифровывается дежурным кардиологом.
На экране дисплея прыгают сразу девять отведений, девять информативных линий. Такое я видел только на учёбе, в научном Центре физиологии.
- … три четверти вызовов кардиологические, потому такая дистанционная ЭКГ нужна. На «скорую» мы теперь принимаем только терапевтов, а не хирургов , или там , из других специальностей, или тех же «66» или «99», то есть уволенных два-три раза по тридцать третьей статье. «Скорая» страдала, а, вернее, – население, потому что умирали те, которые могли бы жить. Сейчас специальность становится престижной В Ленинграде на «скорую» уже так просто не попасть…
Я обучаюсь на кафедре скорой помощи Института усовершенствования, в Ленинграде.
Теперь стану настоящим специалистом, по всем правилам, Три месяца лекций, семинаров, зачетов. Терапия, хирургия. реаниматология; неотложные разделы педиатрии, неврологии, психиатрии. Всё нужно познать, всё пройти. Много нового , интересного. Я вырвал, выбил эту учебу себе самым непостижимым образом. В первую, самую черную зиму на Севере я сильно устал и потому следующую полярную ночь отдохнул, съездил в отпуск. Но время пронеслось быстро и я это почувствовал, как только приступил к работе. Пришел как будто в первый раз – новые лица врачей, медсестер, даже непривычно. В приёмном покое мелькания людей, что я не успевал их запоминать. Вторая зима заканчивалась трудно. Грипп, начавшийся в декабре, растянулся до марта. В первые недели после отпуска в машине находился по десять часов из полусуточной смены. Череда этажей, носовые ходы в оксолиновой мази, маска на лице и сумка в несколько кило. Эпидемия тяжелая, часто прибиравшая стариков, нередко – детей…
Придирками не беспокоили. Ни Бай, ни Азанчеев Но с середины марта всё таки началось. Два раза в год, весной и осенью, врачей аттестуют, кого на соответствие,
кого – на категорию. Последние «звания» не особенно были популярны среди врачей, но теперь, с введением доплат, все стали рваться их получать, но и «резали» многих, за незнания, отсутствие навыков. Под эту «гребёнку» решили добивать и меня. В один прекрасный мартовский день мне на работу позвонил Бай и своим поставленным менторским голосом приказал мне готовить документы на аттестацию. Я как в тумане
с завязанными глазами. Кинулся к Азанчееву – помоги! – тот аж замахал руками, отказывается. Он ,де, ничего не знает, и вообще – передает дела новому заведующему.
А того еще нет и неизвестно , когда будет. Позже я узнал, что Азанчееву было дано указание потопить меня , используя КЗОТовскую формулировку : не соответствуешь –
увольняйся! Стиснув зубы , пришлось выкарабкиваться , вытаскиваться из очередных расставленных сетей самому. Помог и подсказал Кузя. Он готовил документы на вторую категорию, а это – то же самое , только материалу побольше. Он делал за три года , мне нужно было сделать анализ работы за год. Целый месяц я возился с бумагами, - пересчитывал истории вызовов, записи перевозок, амбулаторных обращений и вот , сделал, доложился. Бай на мой отчет не отреагировал, когда я ему принес, а велел придти на комиссию, во вторник. Я как раз был с ночи, и после смены, в девять утра, подошел к приемной Мирнева и присел, но уже не в приемной комнате, как раньше, а около, - в коридорчике , у дверей. «Комиссия» была обычным еженедельным совещанием
заведующих отделениями. Ждал я недолго. Из –за дверей показалась козлиная голову Бая, кивнула и скрылась. Еще через пять минут меня пригласила секретарша, вовнутрь , на «плаху»… В кабинете Мирнева , за столом его восседал отчего-то Бай, а сам Мирнев где –то сбоку. Бай сообщил, что комиссия установила, будто я «плохо работаю». Посыпались вопросы , на которые мне пришлось отвечать. Заведующая терапией стала гонять по аритмологии, спросила, какое лекарство лучше вводить в приступе «трепетания желудочков». Ответил. Она - «неправильно», препарат выбора – такой то.
Но его в арсенале «скорой» нет! Другой вопрошатель : «сколько на скорой?» «Полтора
года…» «А где до этого работали?» - не унимаются. « В санатории…» Хмыкнули. Бай подытожил сей «экзамен» и заявил, что моя аттестация откладывается до осени и что без специализации я вряд ли ее пройду. Мирнев промолчал; в голове – мысль –
Малюта Скуратов и царь Грозный. Я медленно вышел На «скорой» - страсти. В новом здании, где теперь разместилась служба, - старую деревяшку сносят, - выделили комнату для шоферов. Там теперь днём и ночью играют в карты, забивают «козла». Хлестают бумажками о стол, словно кидаются пачками купюр в казино, - шумно, азартно, с хохотом и матюками. Врач Ипатов, отличающийся от других только белым халатом, ругается наравне со всеми. Предлагает мне ехать в Ленинград, - ему, видите, ли, не хочется.
- А зачем тебе надо ехать? – спрашиваю, предчувствуя что-то нехорошее.
- На специализацию посылают. Больше, говорят, - некого. – «как это некого?!»- проносится в моей голове, - А что мне там без денег, я машину только купил, с долгами бы расплатиться…
Меня аж затрясло Я тотчас же рванул в город, в Облздрав, в отдел кадров , или там ещё куда, где распределяли путевки. Не без труда , но нашел нужную сотрудницу. Та подтверждает, что , действительно, для нашей больницы выделена путевка и предназначена доктору Ипатову. «Так он отказался ехать» - тут же вырываются мои слова. «Как это отказался?» «Ну не знаю, можно позвонить Григорию Ефимовичу, он сейчас на месте…» - гну свою версию до конца. Звоним. Говорит сначала сотрудница ,
потом – я. Тот всё понял, просит перезвонить минут через десять.«Может, с Мирневым советуется» - проносится в моей голове и тут приходит другая, дерзкая мысль. Я прошу и набираю номер Мирнева, он тоже на месте, берет трубку сам -междугородний звонок. Я объясняю на этот раз спокойнее, тренировка с Баем помогла, - и говорю излюбленный термин бюрократов, что в Облздраве н е в о з р а ж а ю т. Сотрудница удивленно поворачивает голову, но секундами спустя её лицо спокойно – ей то , боже мой ,всё равно! Мирнев переспрашивает про Ипатова, я «гоню» версию напропалую, - он предлагал, в шутку ли нет, и слышали шофера…Леплю в конце, поднаторевший у Денисова тактике службистов в течение месяца, что, мол, и с Григорием Ефимовичем – «обговорено…» Что помогло , моя оперативность или уловки, или просто , что путевка оказалась « горящая » и предлагать кому –то действительно было поздно, но через три дня я приехал в Ленинград. Родной для моей жены город принял и без денег. Отвез попутно сына к бабушке, под скорое лето, а сам приступил к учебе.
На Садовой пахнет тополями. Листочки над головой свежие, темно-зелёные, воздух теплый и ласковый, будто бархат. С приятелем по общежитию идём перекусить в шашлычную . До обеда не скоро и внутрь попадаем легко, без очереди. С экскурсии нас отпустили и можно гулять. И отдыхать. Хочется. Не нужно теперь ночами не спать, напрягаясь умом и телом; не нужно , чертыхаясь и кляня всё на свете, просыпаться в три часа ночи, неровными движениями натягивать халат, поеживаться сонно в холодной кабине, подниматься на верхний пятый этаж, с тяжелой сумкой в руках, кардиографом
на плечах, постепенно приходя в ясное сознание. Полтора года вызовов, смертей, крови, сирен. Жуть такая, свалившаяся на голову, раздавливает, душа стекленеет, чугунится, становиться гулкой к стенаниям и мольбам , холодно и безжалостно отсекает всё ненужное, наносное, и только внутри - чёткая работа мысли : « Этому нужно помочь, а это ерунда ,истерика, насморк, обойдутся…» Вот так , труд физический, вместе с умственным. Грань на уровне риска. Сообразить , что колоть, а влезши в вену, не суетиться, «потеть». Попал - не попал? Так и есть! мимо! Снова – жгут, зажим, прокол.
Другая рука и , чёрт! –опять не идет… Приходиться переходить на кисть – здесь работа тонкая, почти ювелирная , извилистая , как червяк, венка, крутится под иглой, «сопротивляется…» Но вот , кажется – попал и «сидишь» прочно, надежно. Напряжение внутри тебя спадает и вводишь уже медленно, осторожно, не торопясь. А потом : дальше – больше. На одеяло и вниз, по лестничным пролетам, потом – носилки, каталка, уже из машины, у приёмного. Главное – организация : для тебя, для врача, - это, - принцип. Вовремя приказать , даже прикрикнуть , если надо. И без паники в голосе, без придыхания
в себе, буднично и просто. Как на сцене. Истину страстей играть через мысль и другим
внушать эти благоразумие, достойность. И действовать убийственно спокойно, неотразимо. Работа есть работа. Жаловаться грех – платят нормально, отдыха достаточно, причем тогда , когда другие пашут. Но ни праздников , ни выходных для нас не существует. Врач скорой как не от мира сего. Я частенько смотрю на лестничную площадку с мыслью, как бы я пронес здесь больного. Так с приятелем и рассуждаем. Он – ветеран, собирается на пенсию, учится ради того , чтоб вышел «потолок», при уходе на
«заслуженный». Выбивал себе учёбу не легче , чем я. Ездил в Киев( он из Чернигова), тащил презент, пробивался на прием. Мы сидим у окна , на втором этаже. Сквозь малиновые шторы доносится гул улицы, откуда то слышится негромкая музыка. Приносят горячее, дымящееся ещё мясо, соус, зелень, маслины, лаваш. Мы закусываем и продолжаем заинтересованный разговор. Несмотря на разницу в годах, я находил подтверждение в его словах своим мыслям, - о врачевании, о назначении медицины.
Врачи играют как актеры – кто плохо, кто получше. Но все , абсолютно все, ненавидят, или , во всяком случае , не любят свою профессию – это точно . Собственная их человеческая природа сопротивляется против такого, но ничего не получается. Организм , саморегулирующаяся система, - непроизвольно охраняет себя от постоянного, хронического стресса. Если все эти ужасные картины с порезанными, повешенными, утопленными ,погибшими в авариях проносить через сердце, никто бы не выдержал, давно бы врачи «скорой» посходили с ума. Но на то мы и доктора, - «первого контакта», от этого никуда не денешься. Это не те, что сидят в кабинетах поликлиник, пишут бумажки, исследуют мочу, смотрят рентгены. Среди таких есть и «флюсы», специалисты по левому колену или правому плечу. Издержки специализации в здравохранении. От по-
добного давно отошел Запад., там большой процент семейных докторов – врачей – универсалов.
За полтора года работы на «скорой» я повидал столько, сколько не встречал за все предыдущие пятнадцать лет в медицине, начиная с того момента ,когда нас, третьекурстников, с академических кафедр, привели в клиники, нахлобучив, как на шутов колпаки, и завернув в белые непорочные халаты… Чем ближе к окончанию учебы, тем яростнее и ожесточеннее становились наши споры, мы не могли наговориться. Наверное, потому, что знакомы всего два – три месяца и вряд ли дальше будем встречаться, хотим выяснить всё до конца , до самого предела…
Всё выше в гору, а сияния не видать. Цинизм, безжалостность иссушают мою душу полностью. Всех спасать, вытаскивать , выручать, а кто же мне поможет? Или это такой определенный этап настроения – до какого возраста? Или чудовищная администрация во многом виновата? Но зрелая жизнь еще, слава богу , впереди. Ведь только кончился мой библейский срок и дальше все смогу решать по доброму, по – хорошему, по – честному- ведь для этого живешь и существуешь…
Обновленным вернулся я на работу. Возбужденный, начиненный знаниями. Теперь мне
никакие аттестации не страшны , подпишут автоматически , это ясно, как эти теперешние ночи середины июля, когда я возвратился. В первую смену попал не в свою, поздоровался со всеми, заглянул в график, не увидел там Кузи, - « значит, в отпуске», -почитал объявления, развернул новую газету и между прочим спросил, так , ради интереса, о новостях , и не поверил своим ушам, когда узнал, что Кузя умер. Хватанул жидкости для примусов, в расстройстве, когда кончился у него договор и администрация не заключила с ним следующий, уволила без проволочек и профсоюзной маеты. « Неужели с горя?» - переживал я – « Ведь знал, сколько раз сам промывал желудки этим «алканавтам»… Вспомнилось отчего-то, как Петрович мечтал выйти на пенсию, ездить на охоту на своей машине, баловаться ружьишком…Долго не мог уснуть. Не засыпалось. Но повернулся всё таки на другой бок, расслабился , помечтал о приятном. Я – врач скорой помощи, должен хоть немного отдохнуть, хоть с часик, но забыться, чтобы в каждую следующую минуту
быть готовым, - на выезд…
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
Свежие комментарии